Обнаженные ритмы - [9]
И твой пот, солёный и щедрый,
в себя принимала она.
Древний твой пот,
он для земли вечно нов,
пот страданий твоих для неё животворней
воды облаков.
И всё для того, у кого
сотня галстуков, дюжина автомобилей
и кому не приходится даже ступать по
земле.
А ты... Лишь когда сам ты станешь землёй,
станет твоей земля.
2
Есть между тем такое, что в тебе
проглядели,— это
твои босые ножищи, тяжёлые твои рассветы.
Небо вертится, плавясь за твоею спиной,
растекаясь болью между лопаток,
небо, то чистое, как работа,
то сумрачное, как заработок.
Я никогда не видал тебя спящим —
твои босые ноги
не дают тебе спать.
Десять сентаво за день работы;
кроткий, как глина,
я так понимаю тебя!
Эти монетки лопали к тебе настолько
чистыми,
и руки, добывшие их, настолько чисты,
что в твоём доме
ничего и не может быть, кроме
грязных лохмотьев,
грязной постели,
грязи на теле;
но как ты чист в удивительном слове
«Человек».
3
Ты грустный негр,
до того ты грустный,
что в ином твоём взгляде я нахожу целый мир.
И живешь ты так близко от человека, в котором
нет человека,
что твоя улыбка мне будет водой,
в ней я стану отстирывать жизнь —
ведь больше не в чем её отстирать.
Я хотел бы тебя достичь, но всегда тебя
достигаю
вот так, как река достигает моря...
Иногда из твоих глаз
выплёскиваются, набегая,
два океана печали,
которым в твоих берегах, видно, не уместиться.
Любая твоя вещица на тебя нагоняет тоску,
любая твоя вещица, например, твоё зеркало.
Можно потрогать твоё молчанье,
и можно потрогать каждое твоё слово,
и можно потрогать твоё беспокойство,
и можно потрогать твоё терпенье.
А слёзы твои? Разве падают слёзы твои, как
дождинки?
Не падают наземь слова.
4
Негр безгневный,
ты не нужен,
ты как небо
в луже.
Только вдруг
твоя мятежная улыбка
вырастает над тоской бессильной,
как отважный ирис
над трясиной.
Всё равно,
податливый, как глина,
как бы ни был ты смирен и тих,
чудится самой земли мне голос,
если вижу боль в глазах твоих.
МУЛАТКА ТРОПИКОВ
Порой
дробится румба под твоей ногой
и еле-еле
выносят ноги вечное похмелье.
Дохнешь слегка —
и вспыхнут ветра синие шелка.
Наверно, ты из глины бешеной
на солнце обжигающем замешана.
Мулатка, помесь ночи с полднем, пью
в душистом кофе с молоком
воображаемую плоть твою.
Твоей улыбки нож отточен так —
хоть убивай им, хоть кроши табак.
Пройдёшь —
и взгляды целой улицы крадёшь.
над ним гортанный смех твоих марак.
Вдруг словно бы зарёй багряной
зардеется утроба барабана,
и, пьяной бурей ног своих влекома,
ты громкие с него срываешь громы.
Индейский перец — кожа, мёд — душа,
следы твоих укусов мучат сладко.
Не знаю, ты дурна иль хороша,
но ты сидишь во мне, как лихорадка.
АККОРДЕОН
Когда в руках ты зажат,
все тайны сердца расскажешь;
и негры белы среди
твоих неземных пейзажей.
Я не гляжу, как скользят
пальцы твоею гладью;
ах, она так широка,
что вижу её, не глядя.
В просторах клавиатуры
простор твой не умещается.
Негр сожмёт тебя так,
как сердце негра сжимается.
А чрево твоё — муки негра
в нём похоронены, что ли?
Лишь человек порой
корчится так от боли.
Тело твоё из металла
и древесины просушенной,
когда молчишь; но оно,
оно из плоти, когда тебя я слушаю.
Звуками душу из негра
ты вырываешь, наверно,
вздохнёшь — и отнимешь душу
у негра.
Крики твои — словно дыры,
муками выжженные;
и сквозь отверстия эти
я души негров вижу.
Схожи они с богом ночи,
когда сквозь звёздное сито
он смотрит на землю,
чтобы не позабыть её.
ОБНАЖЁННАЯ НЕГРИТЯНКА С БЕЛЬЁМ
Подолгу поёт цикада
летом в прохладе ветвистой.
Тебя же заметив, и вовсе не сможет
остановиться.
Гонят зарю петухи
и кличут ночь, надрываясь,
чтобы не солнцем, а взглядом твоим
наливалась
плодовая завязь.
Сумрак лица твоего
две птицы чёрными чертят крылами.
Ах, твой язык, твой язык —
изжалит сердце его
влажное пламя.
Видишь в повозке негра
на склоне горы?
Песню его выше склона забрасывает
ветра порыв.
Путь в двадцать пять километров
на двадцать станет короче,
лишь он метнет твоё имя
в небо, ждущее ночи.
Так полыхнёт нагота твоя
под взглядом парня смелым,
что можно сигару зажечь
о твоё тело.
Вот и поёт без умолку цикада-
трещотка;
уголь твой не зажжён,
а жжёт как!
Кто знает, зачем поток
тянется к руслам рек?
Не прячь себя: поглядит —
и твой навек.
Хорхе Артель
Я — НЕГР
Я негр от века. Наши раны
и муки расы я пою;
я изливаю скорбь свою
щемящей дробью барабана
и криком ярости в бою.
В обрядах предков,
в ритмах странных
я душу песне отдаю.
Но боль безбрежную мою
туристам белым
на экспорт я не продаю...
ИДЁТ КРАСАВИЦА КАТАНА.
По узкой улице Колодца,
по улице крутой,
идёт красавица Катана
за свежею водой.
А на красавицу Катану
завистливо глядят
все негритянки, все мулатки,
все белые подряд.
Да кто бы мог не заглядеться
на свет в её глазах,
на тела тонкую тростинку,
на этот лёгкий шаг.
Когда она идёт к колодцу,
чтобы набрать воды,
вся стать её, как голос флейты,
как чистый свет звезды.
Все франты с улицы Колодца
с неё не сводят глаз,
все франты с улицы Колодца
кричат, разгорячась:
Ты посмотри, какие ножки!
И я хочу взглянуть!
Смотри, как шлепают чанклеты!
Смотри, какая грудь!
Смотри, как юбка обнимает
коленки на ходу!
Эй, негритянка! Где тут церковь?
С тобой венчаться я иду!
А я и вовсе занемог:
у ног твоих разбилось сердце,
