Обнаженная дважды - [37]

Неосознанно для себя, под пристальными взглядами прохожих, он поднял лицо к угрюмым небесам.

— Я не прав, — заверил он их. — Я часто бываю не прав. Пусть я буду не прав и в этом случае!

Дождевая капля угодила ему в глаз. Он зашел в терминал.

Крис мог бы прийти даже в большее смятение, если бы подслушал разговор, происходивший вечером того же дня между Жаклин и ее другом.

О’Брайен полагал, что это был не разговор, а монолог. До сих пор он не мог вставить ни слова. Он посасывал свой кофе (в эту неделю ему приходилось работать по ночам, отсюда его предпочтение к кофеину перед алкоголем) и смотрел на ходящую взад-вперед по комнате Жаклин, руки которой ни минуты не оставались в покое, а рот не закрывался. Наблюдать за Жаклин было удовольствием даже тогда, когда на нее находило одно из ее маниакальных настроений. Она двигалась как танцовщица, ее высокая фигура была пластичной и грациозной. Жаклин носила одежду, которая была ей к лицу. О’Брайен замечал подобные вещи. Он тонко чувствовал цвет; его галстуки, носки и изящные носовые платки всегда были тщательно подобраны. Он не был уверен, какими словами можно было в точности описать цвет длинной мантии, которая плыла в воздухе, повторяя движения Жаклин. Металлический. Коричневый с золотым, покрытый блестками.

Она опустилась на пол в вихре мерцающих огоньков.

— Ну? Что ты думаешь, Патрик?

Бронзовый, подумал О’Брайен. Такой же цвет, как и у ее густых пышных волос.

— Это профессиональная консультация? — спросил он.

— Конечно нет. Она не входит в твою юрисдикцию. Я спрашиваю тебя как друга.

О’Брайен считал, что так оно и было, они действительно друзья. Их отношения закончились несколькими месяцами ранее по обоюдному согласию. По крайней мере, он верил в то, что это было обоюдное согласие, до тех пор, пока не прошел гипнотический эффект от голоса Жаклин. Он все еще не мог себе представить, как она сделала это. Все эти избитые, банальные фразы про прекрасные воспоминания, про то, что нельзя допустить, чтобы такие прекрасные отношения дегенерировали в скуку… И, черт побери, они остались друзьями. Патрик заходил к ней время от времени, чтобы поговорить и послушать музыку. Иногда она приглашала его, чтобы предложить сходить с ней на одну из ее безумных экскурсий — на Кони-Айленд или в Музей механической игрушки.

Она сидела, упираясь локтями в колени, обняв ладонями подбородок и одаривая его взглядом. В ее глазах вспыхивали зеленые искорки морской воды. Они никогда не мигали.

— Убийство засело в твоей голове, Кирби, — произнес он.

Глаза цвета морских глубин угрожающе потемнели.

— Ты говорил это в прошлый раз, О’Брайен. Была ли я права?

— Ты была права. Тогда. Но на этот раз все так аморфно… Ты прочла часть писем, увидела слово «отравлена» и окунулась в дело с головой. Фортман умер несколько лет тому назад — ты уверена, что не хочешь расследовать это дело? Я имею в виду, что ему исполнилось всего девяносто два года.

— Ты не остроумен, когда пытаешься быть саркастичным, — сообщила ему Жаклин.

— Я не пытался быть остроумным. Я указываю тебе на одну вещь: у тебя было достаточно здравого смысла, чтобы провести двойную проверку. С сообразительностью, которой обладает любая хорошая бывшая работница библиотеки, ты вообразила, что Фортман мог оставить свои бумаги некоему фонду. Затем обнаружила, что и в самом деле он это сделал. Итак, ты поехала в Гарвард и просмотрела собрание его писем. И когда ты прочла оригинал письма Катлин Дарси, ты узнала, что она ссылалась на пищевое отравление. Она съела плохой кусок тунца.

— Так она тогда думала. Она переписывалась с Фортманом в течение года, О’Брайен. Они подружились, хотя никогда не встречались. Друзья по переписке. Он был одиноким старым человеком, он рассказывал ей про свой артрит и как он украдкой выпивает стаканчик, несмотря на предупреждение доктора. Она отвечала в дружелюбном тоне, как это сделал бы любой человек с добрым сердцем. Из четырнадцати писем, которые она написала ему, в трех содержатся ссылки на «несчастные случаи», которые могли убить или серьезно ранить ее. Так называемое пищевое отравление — больше в доме никто не пострадал; сломанная лестница; камень, который выпал из стены дома и пролетел мимо нее в пяти сантиметрах. Сколько еще было случаев, о которых она могла не упомянуть?

— Ни я, ни ты этого не знаем. — О’Брайен допил кофе, подумал, попросить ли еще кофе, и решил, что обойдется. Слишком большое количество кофеина чрезмерно будоражило его. — Хорошо, Кирби, ты спросила меня, и я тебе отвечу. Я помню дело Дарси очень хорошо. У меня был свой, особый интерес к нему, не только по той причине, что я обожал книгу, но и потому, что я тогда был переведен в отдел по расследованию убийств.

Как самоуверенный полицейский из большого города, я вообразил, что местные парни раскрутят это дело. Может быть, они это и сделали; но я сомневаюсь. До сих пор я мог сказать, основываясь на опубликованных сообщениях, что они просмотрели все возможное. Автомобиль не был найден в течение некоторого времени. А погода была ужасной; взвод горилл-убийц мог предаваться буйству на той опушке, а их следы могли быть смыты дождем и слякотью. Не было найдено никаких доказательств присутствия кого-либо с ней в автомобиле; на месте происшествия не обнаружили подходящих «платочков» с монограммами, которые бы стали ключом к разгадке. Я бы пришел к тому же заключению, что и они. Только две теории могут объяснить факты. Первая — самоубийство. Она приехала туда, намереваясь покончить с собой, принять сверхдозу какого-нибудь лекарства и умереть. Ее сознание было слишком затуманено, чтобы понимать происходящее вокруг, затем она выходит из машины, бродит в поисках помощи, изнемогает и умирает.