Обманутая, но торжествующая Клио - [32]

.

Анучин мог торжествовать. Но судьба в очередной, теперь уже последний, раз отвернулась от него, лишив реальной надежды на издание написанного. Великая Отечественная война изменила приоритеты, шансов быть изданным не стало. Но и в новых условиях он мечтал о признании и бессмертии. Последнее ему удалось больше. Анучин успел передать свой архив в Государственный Литературный музей[149]. Для потомков остался "след" маленького, честолюбивого и очень невезучего человека.

И все же в чем-то этот человек оказался выше своих современников. Это "что-то" — изобретенный им "жанр" подлогов. Как кажется, Анучин решил посмеяться над своими советскими современниками. 20 декабря 1940 г. он написал в редакцию журнала "Сибирские огни" замечательное письмо. Внимательно вчитаемся в некоторые его строки. "Когда лет 7–8 тому назад Истпарт предложил мне написать воспоминания о встречах и совместной работе с видными революционерами, я охотно принял это предложение.

Будучи не подготовлен к подобной работе, я решил подковаться в отношении техники и засел за штудирование разных авторов, писавших воспоминания. Проработал около двадцати книг — и у меня навсегда пропало желание писать воспоминания.

Все эти мемуары, все без исключения, страдают одним и тем же тяжелым пороком. Всегда получается так, что воспоминатель, нередко третьестепенная величина во всех отношениях, оказывается обязательно в центре, а вокруг него начинают вращаться, как планеты вокруг Солнца, таланты, знаменитости и крупные люди.

Получается претенциозно и комично.

Второе соображение: воспоминания — несомненно труднейшая литературная форма. В них неизбежно выявляются отношения автора к воспоминаемому лицу.

На мой взгляд, воспоминания нужно писать так, чтоб в отношении, скажем, любимого персонажа в книге не было ни похвалы, ни комплиментов, ни панибратского похлопывания по плечу, но чтоб в то же время читатель чувствовал теплое, любовное отношение к данному лицу. Какой-то внутренний согрев нужен"[150].

Автору книги кажется, что читатель просто обязан еще раз внимательно прочитать эти строки Анучина. Думается, что после этого можно сделать, по крайней мере, два вывода. Вывод первый. С неожиданной для 1940 г. смелостью тот заявляет, что по меньшей мере 20 опубликованных книг о революционном движении в России не заслуживают никакого доверия. Такое заключение — это приговор той официальной мемуарной историографии, которая пышным цветом расцвела в годы сталинизма. Вывод второй. Автор письма свидетельствует о том, что он будет действовать так же цинично, но в более цивилизованных формах. Подлог истории, подлог прошлого он мечтает осуществить не в уязвимой мемуарной, а в более изощренной форме. И он искал и нашел эту форму.

"Письма" к Анучину Ленина и Горького — продукт не только честолюбивых и меркантильных интересов автора фальсификации. Это — циничный продукт эпохи, в которой жил фальсификатор, судя по всему, далеко не глупый человек, понявший, что его эпоха востребовала ложь, но не желавший, чтобы она была примитивной или, во всяком случае, облекалась в примитивную форму. Это, наконец, и способ самозащиты человека со сложной судьбой и характером от тоталитарного государства. Этот способ оказался эффективным, поэтому в данном случае мы воздержимся от осуждения фальсификатора.

Глава 6. "Древностелюбивые проказы" новейшего времени

Читатель, возможно, изрядно устал от рассказов о фальсификациях исторических источников, связанных с историей новейшего времени. Попытаемся немного отвлечь его в нашем повествовании сюжетами о подлогах древних документов, тем более что в XX в. вдруг появилась целая серия таких фальсификаций.

В начале 50-х годов общественность страны была немало взволнована появлением работ уже известного в то время писателя-мариниста Константина Бадигина, посвященных истории российского мореплавания и российских географических открытий. Одна из них была издана в двух январских номерах газеты "Красный флот" за 1951 г.[151] Говоря о плаваниях россиян в начале XV в. на Новую Землю и в Карское море как о вполне само собой разумеющемся деле, Бадигин здесь впервые упомянул для подтверждения своей точки зрения целый ряд дотоле никому не известных источников. Он писал, что ему "известен весьма древний документ, относящийся к первой половине XV в. Этот манускрипт, ранее хранившийся в библиотеке Соловецкого монастыря, называется "Си книгы уставець окиану-морю. Хождение Иваново Олельковиця сына Ноугородца"".

В подтверждение достоверности существования этого исторического персонажа Бадигин привел выдержки из вкладных книг Соловецкого монастыря 40-70-х годов XV в. Первая запись свидетельствовала о том, что дочь Ивана Новгородца в качестве вклада в монастырь передала"…книги кожаны и бумажны… Шесть книг его, Иванова письмо, оприче тетради", среди которых, по мнению Бадигина, находилось и "Хождение". Запись о втором вкладе той же дочери свидетельствовала: "Овдокия, Олферьева жена, а Иванова дочи, новгородка, дала Святому Спасу и угодникам его Саватею по отцы своем, по Иване две избы становых в Кармакулех, да на Каре изба становая. Да кожи моржеви, что в Суме, и танки, то все Святому Спасу на Соловки". Третья запись зафиксировала вклад уже самого Ивана Новгородца: "Дал Иван Ноугородец… игумену Зосиме с братиею по отцы своем по иноке Олександре (а мирское имя Олег) лодью оснащену с якори, да чепи две: чепь двадцать сажен, да чепь 17 сажен…" Еще один приведенный писателем текст представлял собой цитату, как писал Бадигин, из "древней летописи "Житие Варлаама Керетского" (XV в.)", свидетельствующую о том, что древнерусские кораблестроители учили своему искусству варягов: "… но и род его хожаше в варяги, доспеваше им суда на ту их потребу морскую, и тому судовому художеству дружелюбно учаше".