Обманщик - [2]

Араб, повар рыбного ресторанчика, расположенного прямо на причале, орудовал над плитой с ловкостью фокусника. На какой-то миг Моше показалось, будто он сейчас повернётся и так же ловко подхватит на сковороду оранжевое солнце, которое садилось в море прямо у него за спиной.

Потом началась война в Европе, остатки уничтоженных общин хлынули в Святую Землю. Религиозным стало не хватать места в Иерусалиме, и они наполнили Бней-Брак. Эти пейсы, закрученные, словно женские локоны, черные сюртуки в белых разводах высохшего пота, клочковатые бороды и никакого представления о справедливом устройстве общества.

- Справедливо - значит поровну, - учил бывший комсомолец-подпольщик Бендери своего сына. Мальчик совсем подрос, и, опасаясь дурного влияния религиозных мальчишек, отец отправил его в киббуц.

С тех пор прошло много лет, но в памяти Моше не осталось почти ничего. Женитьба на девушке из того же киббуца, четыре войны, ранение, рождение сына, ну, пожалуй ещё та история с телефонисткой... И работа, каждый день подъём в пять, зарядка, пробежка по улицам, черный кофе, завод. Годы Моше отмерял по обуви, нещадно съедаемой стружкой от брони, которую обрабатывали на его участке. Две пары - и год прошёл.

Давно отнесли на бней-браковское кладбище отца, ушла мать, с улыбкой на пожелтевшем от страшной болезни лице. Улица застроилась корявыми домами, битком набитыми постоянно шумящими детьми. Шутка ли - в каждой квартире их по восемь - десять, в доме - сорок, на улице пятьсот!

Впрочем, с соседями Моше и его жена Хэдва, уживались довольно хорошо. Гармонию подчеркнутого невмешательства в чужие дела нарушали только утренние пробежки Моше. В будни его волосатые ляжки могли лицезреть лишь почтенные отцы семейств, бредущие на "ватикин", молитву перед восходом солнца. Завидев Моше, они плотнее запахивались в таллит и отводили глаза в сторону. Их жены и дочери в этот момент ещё наблюдали приход Машиаха в сладком мареве утреннего сна. Хуже обстояло в субботу и праздники, когда жены и дочери, а вместе с ними жёны и дочери гостей с самого утра высыпали на улицу, непринуждённо располагаясь под окнами. Но Моше не уступил. Словно гордый буревестник из поэмы русского революционера, в переводе Хаима Бялика, он парил над толпой, высоко поднимая ноги в кроссовках "Адидас".

Единственный сын Моше и Хэдвы после службы в армии отправился путешествовать по Индии, да так и застрял где-то в районе Катманду. Иногда от него приходили письма, вернее открытки с видом живописного обрыва в Гималаях и парой строк, из которых "здравствуйте, мама и папа" и "привет всем нашим" составляли половину.

В такие дни Хэдва встречала мужа у калитки. Она бы примчалась к нему на работу, чтобы поскорее вместе прочитать долгожданную весточку, но на военный завод посторонних не пропускали.

Поговорить по душам, поделиться или просто посплетничать Хэдве было не с кем. Подруги её юности как-то сами собой рассеялись после замужества, а Моше дружбу ни с кем не водил.

- Ты - мой друг, - повторял он Хэдве; - лучший, любимый и единственный. И больше мне никто не нужен.

После смерти свекрови Хэдва задумала переехать в другой город.

- Они какие-то ненормальные, - жаловалась она мужу после очередной попытки заговорить с соседками. - Кроме недельной главы Торы и проблем исполнения заповедей их ничто не интересует.

Но Моше не соглашался.

- Когда мой отец построил этот дом, в Бней-Браке не было ни одной синагоги. Пусть они уезжают, а я останусь на своём месте.

Рождение сына, его болезни, первые шаги и детские словечки на несколько лет скрасили одиночество Хэдвы. Но мальчик подрос, и Моше, следуя примеру отца, отвёз его в тот же киббуц. В доме опять наступила тишина, нарушаемая лишь гудением холодильника.

Двое встречали Моше после работы: жена и кот Метушелах. Он был невероятно, невозможно стар. Его принесла в дом ещё покойная мать Моше. Поначалу это был игривый, забавный шарик из серой шерсти, затем грозный охотник за воробьями и ящерицами. Даже на бедуинских коз он рычал, хищно и свирепо, принимая их за сильно вымахавших мышей. С годами прыть ушла, а шерсть свалялась. Кот все чаще лежал на подоконнике, сонно поглядывая на голубей в палисаднике. Постепенно он превратился в смирное домашнее животное, затем в полосатый коврик, а потом в часть пейзажа. Хэдва его застала глубоким стариком и, узнав, что ему пошел пятнадцатый год, назвала Метушелахом.

С тех пор прошло почти двадцать лет. Кот всё ещё жил, почти не двигаясь, с трудом принимая пищу. Когда Моше говорил, сколько ему лет, никто не хотел верить. И только реб Гедалия утверждал, будто в него вселилась чья-то высокая душа.

- Бери пример со своего кота, - говорил он Моше, когда они иногда встречались по утрам. - Он у тебя, наверное праведник, по своей кошачьей линии, если дожил до такого возраста. А ты?

- И я готовлюсь, - отвечал Моше. - Полезная, здоровая пища плюс физическая активность - залог долголетия!

- Ну-ну, - говорил реб Гедалия, - ну-ну. Лучше всего мы умеем обманывать самих себя.

Моше поправлял трусы и бежал дальше, оставляя старика наедине со своими проповедями.