Обмани-Смерть - [43]
За время нашего с Хелен общения я совершил несколько досадных оплошностей, затронув деликатную тему в неудачный момент, и теперь решил выждать. Как-то раз, в начале октября, Хелен вернулась раньше обычного и была ужасно возбуждена.
– Дело в шляпе! Мы договорились! Встречаемся завтра вечером! Ур-р-ра!
Она начала искать досье Пола Маккартни. Это интервью было какой-то «чертовой свиткой» канала: его то ставили в сетку, то придерживали по мало кому известным соображениям – и вот теперь оно срочно понадобилось. Хелен должна была в кратчайшие сроки представить детальный синопсис к великому Полу. Работа предстояла несложная, но требовала тонкого дипломатического подхода к отбору фактов и тем.
– Ты не видел папку «Маккартни»? Она красного цвета…
Мы весь вечер искали проклятую картонную папку с газетными вырезками шестидесятых – семидесятых годов и текстом неопубликованного интервью, которое Джордж Харрисон[68] дал за два месяца до смерти. (Замечу, что он нелицеприятно отозвался в этом материале о коллегах Хелен по цеху.) Мы методично перебрали кучу одежды, стопки газет и книг, коробок с DVD и CD-дисками, фотографий… и пришли к однозначному выводу: досье исчезло! Загадочным образом.
После звонка ассистентки, которая сухим, неприятным тоном поинтересовалась причиной задержки, Хелен всерьез занервничала. Мы заново обыскали два этажа дома, все стенные шкафы и гардеробную, я перебрал книги на полках, шарил под кроватями, за батареями, на гардеробах, даже снимал подушки с кресел и дивана. Мы уподобились рудокопам и обнаружили, казалось бы, навсегда утерянные вещи: папки с документами, непрочитанные письма, так и не открытые книги, ненадеванные брюки, хрустальный кубок за репортаж о FARC-EP[69], четыре стофранковые купюры, невесть как попавшие в башмак, фотографии молодых лет, пачку писем, перевязанную хлопковой ленточкой (ее Хелен мгновенно выхватила у меня из рук, так что нет худа без добра!), позолоченное кольцо с рубином – за его пропажу уволили домработницу (как теперь выяснилось – несправедливо). Не нашлась только красная папка.
Сьюзан поискала у себя, что оказалось значительно легче сделать, учитывая ее любовь к порядку и методичность.
В час ночи пришлось смириться с полным и окончательным исчезновением Маккартни, оставить на автоответчике покаянное сообщение ассистентке и признать, что все пропало. Хелен чувствовала себя как нокаутированный боксер, а я наконец понял, почему покончил с собой Ватель[70].
Мы выпили бутылку текилы, прикончили джин и говорили, говорили, говорили… Ночь подошла к концу, мы вышли прогуляться, попали в объятия влажного воздуха и добрели по пустынным улицам до Вики-Пар-ка[71]. Город медленно просыпался, стало совсем светло, и мы решили вернуться. Хелен не могла смириться с провалом и без конца прокручивала в голове самые неправдоподобные гипотезы исчезновения досье.
Дальше все происходило, как в американских фильмах, когда герою выпадает тот самый, единственный, судьбоносный шанс. Мы оказались на пересечении Роуленд-стрит и Хейверсток-Хилл, и Хелен замерла перед витриной агентства недвижимости.
– Сумасшедшие цены! – воскликнул я.
– Убийственные…
Мы прочли несколько объявлений, и я решился:
– Думаю, будет неплохо, если мы переедем.
– О чем ты?
– Для нас троих места в твоем доме явно недостаточно. Мы задыхаемся. А что будет, когда Салли подрастет? Ей понадобится отдельная комната, тебе необходим рабочий кабинет, тогда ничего не будет теряться.
– Отличная идея, Том, жалко только, что денег у нас маловато. Чтобы купить дом в этом районе, нужно быть очень богатым человеком.
– Я вот что подумал: у меня есть сбережения, – если добавить выходное пособие, сумму от продажи и кредит, может получиться. Я нашел в Белсайз-Парке дом в сто двадцать квадратных метров с садом за приемлемую цену, можем его посмотреть.
– Ты хочешь, чтобы я продала дом?
– Придется, если решим купить жилье попросторней.
Хелен застыла, только моргала и все никак не могла остановиться. Она ужасно побледнела, лицо мгновенно осунулось, как от смертельной усталости. А может, виноват был бледный свет уличных фонарей? Губы у нее дрожали все быстрее, как от внезапного тика, потом она закричала:
– Ты с ума сошел! Я никогда не продам дом. Ни-ко-гда! Это дом моей матери! Кем ты себя возомнил? Кто предложил жить вместе – ты или я?
– Ты…
– Я требовала от тебя возмещения убытков?
– Нет, но…
– Так ты меня благодаришь? А? Так?
– Не вижу связи, Хелен.
– А я вижу! Я не покину свой дом! Не перееду даже во дворец! Он достался мне по наследству, от мамы. Понимаешь, что это значит? Никто его у меня не отберет, ясно? И уж точно не ты!
Мы впервые серьезно поссорились, и я повел себя как большинство мужчин – отступил, потому что хотел решить проблему, а не создавать новую, подумал, что со временем, когда дочка подрастет, разум возобладает.
Хелен сделала вид, что все забыла, и наша жизнь пошла как прежде. Она снимала репортажи и интервью, я таскал по дорогам Шотландии и Уэльса сотни молодых бедолаг и нервных клерков, так что Озерный край[72] сделался для меня родным.
В два года Салли все еще не говорила, мы с нетерпением ждали ее первого слова – и никак не могли дождаться. На все попытки заставить ее повторять за нами ребенок удивленно смотрел голубыми глазами, улыбался и молчал. Я мечтал услышать в исполнении дочки слово «папа», но Салли не размыкала губ. Ми-кала клялась, что она не раз отчетливо произносила «пирог», «бобо», «дуду», «Мика», вела короткие беседы с ее дочерью Мими и набиралась от нее новых слов. Нам очень хотелось поверить няне, но ничего, кроме невнятного лепета, Салли не издавала.
