Обмани-Смерть - [33]

Но потихоньку возбуждение схлынуло, как паводок, и уже через месяц люди стали меньше пялиться, реже окликать на улице, и мне полегчало. Иногда я замечал в глазах прохожих досадливое недоумение: «На кого похож этот тип?» Они силились вспомнить и не могли. Мое лицо стерлось, его вытеснили тысячи других людей, познавших момент медийной славы.

* * *

Однажды вечером Хелен вернулась раньше обычного, швырнула свою здоровенную красную сумку на диван, та упала, и содержимое вывалилось на пол.

Я хотел было помочь, но она окрысилась на меня, словно это была непростительная бестактность. Успокоившись, она предупредила, чтобы я ни при каких обстоятельствах не прикасался к заветной сумке и тому, что лежит внутри, это будет покушением на ее личное пространство. Я пожал плечами, Хелен сгребла все в кучу, налила себе сансерского и спросила недобрым тоном:

– У тебя есть семья, Том?

Вопрос застал меня врасплох. Во время первой поездки в Брайтон мы касались этой темы, но вскользь.

– Я уже говорил – нет!

– Тогда что за тип звонит на студию и утверждает, что он твой отец?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать сказанное и восстановить нить истории, оборвавшуюся больше пятнадцати лет назад.

– Выходит, твой отец жив? – не успокаивалась Хелен.

– Я ушел из дома, как только мне исполнилось восемнадцать, и с тех пор ни разу его не видел. Плевать, жив он или умер, для меня этот человек давно не существует.

Хелен долго рылась в сумке, что-то недовольно ворча, нашла смятый желтый листок и прочла, с трудом разбирая написанное:

– Некий… Гордон Ларч совсем замумукал помощницу Сьюзан, твердя, что он – твой отец, что ты его бросил и ни разу не дал о себе знать. Сказал, что тяжело болен и хочет увидеться с тобой перед смертью.

Она протянула мне записку с номером телефона, и я убрал ее в бумажник.

Каждый вечер она спрашивала: «Ты связался с отцом?» – а я неизменно отвечал, что не успел и позвоню завтра.

* * *

Я наконец получил новые слуховые аппараты – два изготовленных по мерке шарика, чудо современной технологии – и снова почувствовал себя полноценным человеком.

Мне предстояло явиться на компенсационную комиссию, и Хелен настаивала, чтобы я проконсультировался с ее адвокатом: «Она лучшая в Лондоне и сумеет защитить твои интересы…» Мне перспектива встречи с юристом не улыбалась, Хелен раздражалась, время шло, и в результате я отправился в Нортвуд один.

Комиссия состояла из четырех человек: одного гражданского и трех военных. Говорил только седовласый генерал, остальные делали записи. Двадцать минут председатель оглашал мою военную биографию, перечисляя ранения, благодарности и награды, а в конце ознакомил коллег с заключением военврача Бирмингемского госпиталя. Закончив, он спросил:

– Вас представляет адвокат?

– Я солдат и верю в армию.

Он кивнул и попросил меня подождать в коридоре. Я решил, что соглашусь на любую предложенную сумму, какой бы она ни оказалась, и совсем не нервничал.

Совещались члены комиссии недолго и назначили мне неправдоподобно огромную сумму единовременного пособия – 343 тысячи 635 фунтов стерлингов. В первый момент я не поверил своим ушам: такие деньги выплачивали тем, кто потерял обе ноги или руки, а в придачу и все иллюзии. Генерал попросил меня расписаться под уведомлением и сообщил, что в течение двух месяцев я могу обжаловать решение в министерстве. «Ларч, с этого дня вы снова штатский человек…» Генерал по-дружески пожал мне руку и пожелал удачи.

Я до конца осознал случившееся, только выйдя из казармы и взглянув на флаг. В душе я оставался офицером армии ее величества и знал, что рано или поздно перестану хромать и вернусь к прежней жизни. Возможно, не на передовой, а в тылу, но ведь и там тоже полно дел. Глухота перестала меня волновать. Я долго выздоравливал, но ни разу не подумал, что мои навыки и опыт станут не нужны армии.

Обтрепанный «Юнион Джек»[56] печально обвис на древке, и мне вдруг показалось, как будто меня «стерли». Лейтенант Томас Ларч исчез! Я почувствовал дурноту и прислонился к стене, боясь рухнуть на землю. Солдатская жизнь делала меня очень счастливым и должна была длиться вечно. Я постарался восстановить дыхание и не сразу понял, что иду не в ту сторону: мне нужно было в Лондон, а не в Уотфорд.

На такси до Белсайз-Парка я добирался целый час, водитель хмурился и то и дело смотрел на мое отражение в зеркале.

На Брент-Кросс машина встала на светофоре, он опустил разделительное стекло, повернулся и спросил:

– У вас что-то случилось?

Я удивился и пожал плечами, он кивнул и протянул мне коробку бумажных носовых платков. Оказалось, что мое лицо залито слезами. Я судорожно всхлипывал и подвывал, как ребенок, извел все платки и, не доехав до места, попросил таксиста высадить меня.

На воздухе мне стало лучше, и я побрел в сторону Белсайз-Парка, невольно улыбаясь солнечному лучу. В церкви Святого Петра было пусто, свечи не горели, но свет проникал с улицы через витражи. Я сел на дальнюю скамью, чтобы привести мысли в порядок. В голове зазвучала забытая мелодия. Через месяц мне исполнится тридцать четыре. Армии я больше не нужен. На свете нет существа бесполезней вояки, оставшегося без работы. Я даже близко не представлял, чем займусь, но к Всевышнему не взывал, потому что никогда не был верующим. Я не имел ни малейшего желания просить о помощи. Зачем Провидение столько раз спасало меня на поле боя, чтобы теперь оставить беспомощным? Я чувствовал себя обманщиком, лишним человеком и все время думал, что предпочел бы погибнуть в Ирландии или Ираке, рядом с товарищами.