Обман - [120]

Я, как заведенная, спрашивала ее, что случилось. И повторяла этот вопрос столько раз, что мне стало казаться, будто он сам по себе отдается от стен многократным эхом. Сначала Кэти ничего не говорила. Она дрожала, как-то обреченно мотала головой, всхлипывала и стонала. Когда, наконец, она смогла что-то произнести, разобрать смысл ее слов было невозможно. И все же я сразу все поняла. И будто шагнула в пропасть, в бездну.

Испытывая мучительную душевную боль, я крепко прижала Кэти к себе и стала покачивать ее, словно маленького ребенка. От этого грязноватая вода в ванне заходила волнами. Кэти задрожала еще сильнее. Я вынула пробку из ванны и выпустила мутную холодную воду. Потом помогла дочери снять одежду и набрала целую ванну теплой прозрачной воды. Я вымыла ее, завернула в большое мохнатое полотенце и уложила на свою кровать. Не переставая гладить волосы Кэти, все повторяла, что люблю ее. Я чувствовала себя так, как будто внутри у меня все высохло.

Затем я дала Кэти две таблетки снотворного, а когда она немного успокоилась, стала задавать ей мучительные для меня вопросы. Тихим и спокойным голосом, начав с самых простых. Что заставило Кэти приехать из интерната домой? Как она добралась до Пеннигейта? Поначалу она не хотела отвечать, но потом с болью стала выдавливать из себя слова, которые больше походили на стон. Наконец я разобрала.

– Он сказал, что ты там… Он обещал… обещал… Сказал, что ты укладываешь вещи… Он уверял, что ты там…

Другие ее фразы были такими же отрывочными, но в конце концов я поняла, что Гарри позвонил Кэти в интернат, заверил ее, что я буду вместе с ним на яхте, предложил, чтобы мы поужинали втроем и попросил ее приехать на такси.

Слова Кэти с трудом доходили до моего сознания – словно кто-то силой вбивал мне их в голову. Гарри сказал, что я буду с ним. Значит, он солгал Кэти. И солгал не просто так, а с умыслом: он хотел убедить Кэти, что в тот вечер она будет в безопасности. И поняв это, я осознала и другое: Кэти все время жила под угрозой со стороны Гарри, все время боялась его.

И тогда мне оставалось задать всего один вопрос. Я произнесла его шепотом:

– Это случалось и раньше?

Кэти не ответила, и я повторила вопрос. Но она глубоко уткнулась в подушку и молчала. И само по себе молчание было ее ответом.

Я испытала что-то близкое к приступу дурноты. Мне захотелось изрыгнуть из себя даже малейшие остатки любви, какую я когда-то испытывала к Гарри. Мне захотелось зачеркнуть все мои прежние чувства к нему. Мое отчаяние было тем более велико, что я понимала, насколько сама виновата в случившемся. Я должна была не допустить этого, должна была предвидеть.

Я снова подумала о дьявольском замысле Гарри, о том, как он распланировал свое преступление, и внутри меня что-то оборвалось. Осталась только холодная ярость.

Раньше я считала, что неплохо знаю себя. В моем возрасте люди обычно осознают границы своих эмоций. Я испытала себя и в счастье, и в горе. Но мысль о совершенной Гарри подлости заставила мои чувства выплеснуться за привычные границы. Во мне вскипела незнакомая мне доселе ярость. Это уже не было похоже на приступы детской злости, какую я иногда испытывала по отношению к матери, и не имело ничего общего с чувством обиды, временами посещавшем меня в замужестве. Это была ярость, заполнившая меня целиком. Она забушевала во мне, словно шторм, и вытеснила из сердца все остальные чувства.

Оставив заснувшую Кэти, я натянула плащ и выскользнула через боковую дверь в сад. Вышла на тропинку, ведущую к пристани, и побежала к реке. В темноте я часто спотыкалась и падала. Словно в забытьи, говорила сама с собой. И предательство Гарри открывалось мне с новых ужасных сторон.

У пристани я нашла только плоскодонку. Подвесной мотор стоял на своем месте, но ключа в замке зажигания не было. Тогда я вспомнила о направлении течения в эти часы и поняла, что смогу добраться до яхты и без мотора. Под задней скамейкой отыскала весла, установила их, оттолкнулась от пристани и быстро выплыла на середину реки. Течение подхватило и понесло меня. Было темно, над рекой все еще висел плотный туман, но я ни на секунду не сомневалась, что найду «Минерву». Моя ярость должна была привести меня к ней.

Доусона куда-то вызывают, и когда он вскоре возвращается, то предлагает сделать перерыв. Мы с Леонардом выходим прогуляться на улицу и безуспешно ищем какое-нибудь укромное прохладное местечко, где можно было бы спрятаться от полуденной жары.

– Это ужасно! – причитает Леонард по мере того, как мы приближаемся к тому месту, где по нашим расчетам должно находиться кафе. Это в двух кварталах от полицейского участка. – Ужасно! Но в некотором смысле, узнав, что это могло быть убийство, я, как ни странно, испытал чувство облегчения. Ведь самоубийство – это что-то совсем страшное. – Леонард смотрит на меня, ожидая ответа. Не дождавшись никакой реакции, спрашивает деловым тоном: – Вы хотите, чтобы я сообщил об этом вашим родственникам?

Мысль о том, что о подозрении на убийство узнает еще кто-то, неприятна мне.

– Нет, не сейчас.

– Но пресса… Боюсь, газетчики быстро пронюхают…