Обман - [118]

– Какая наглость! Как могут они так поступать с вами в вашем положении!

«В моем положении». Вот именно. Это как раз и означает, что оно существенно изменилось.

Наконец около двух часов появляется Фишер и длинными сумрачными коридорами приводит нас в ту самую холодную комнату, где я уже была раньше. Доусон тяжело встает и выходит из-за стола, чтобы пожать мне руку. Лицо у него одутловатое и усталое. Он бросает мне короткую улыбку.

Пока мы ждем чай, царит молчание. И когда Доусон сморкается в платок, звук этот гулко отдается от стен комнаты.

В отличие от прошлого раза женщина в полицейской форме, которая принесла нам поднос с пластиковыми стаканчиками, не уходит, а устраивается на стуле возле двери. Я обращаю внимание на то, что сегодня, помимо Фишера, в комнате присутствует еще один молодой полицейский, сидящий на табурете у стены.

После того, как мы с Леонардом усаживаемся, Доусон поворачивается ко мне, включает магнитофон и произносит обычные вступительные фразы. Нос у него заложен, и голос от этого глухой и болезненный. Назвав место, время и участников процедуры, инспектор неожиданно вздергивает подбородок и, смотря мне прямо в глаза, произносит:

– Миссис Ричмонд, я должен уведомить вас, что с сегодняшнего дня мы возбуждаем уголовное дело по факту смерти вашего мужа. Расследование по нему ведется как по делу об убийстве.

Я вижу, как Леонард вскидывает голову и делает протестующий жест рукой.

– Здесь какая-то ошибка!

Не думаю, что в данном случае это подходящая реплика. Может быть, Леонард блестящий специалист при составлении завещаний, но в этой ситуации он явно делает что-то не то.

Проигнорировав восклицание Леонарда, Доусон вновь переводит взгляд на меня.

– Я понимаю, миссис Ричмонд, что для вас это неожиданность. Если вы хотите, мы можем на некоторое время прервать нашу беседу.

Я понимаю, что от меня ждут какой-то реакции. В горле першит, в желудке похолодело. В изумлении я произношу громким шепотом:

– Я не могу… Я не понимаю… Кто? Почему?

– На эти вопросы нам и предстоит ответить.

– Но у вас уже есть какие-то соображения?

– Расследование находится на начальной стадии. Пока ничего определенного сказать нельзя.

– Но вы уверены..? – восклицаю я. – Уверены, что кто-то..?

– Да, у нас есть основания для того, чтобы сделать такое предположение.

Несколько раз я произношу одно слово: «Боже!»

– Может, вы хотите, чтобы мы прервались на несколько минут? – повторяет Доусон свое предложение.

Видя, что от Леонарда мне помощи сейчас не дождаться, я отрицательно качаю головой. Вдруг лицо Доусона болезненно морщится и он едва успевает отвернуться в сторону, чтобы громко чихнуть в торопливо подставленный платок.

Неожиданно для меня самой из моих глаз скатываются две крупные слезы и звонко шлепаются на руки. Я быстро вытираю глаза тыльной стороной ладони.

Занятый своим носом, Доусон, кажется, не замечает этого. Он комкает платок и говорит:

– Я думаю, вы понимаете, миссис Ричмонд, что при сложившихся обстоятельствах мы обязаны проводить расследование весьма интенсивно. Нам придется вновь вернуться ко всем обсуждавшимся ранее вопросам, но уже максимально подробно.

Я молча киваю.

– Могли бы мы начать с двух моментов? – полуспрашивает, полуутверждает Доусон. Теперь его слова звучат как слова полицейского. – В тот день, когда вы помогали своему мужу подготовиться к плаванию, то есть в пятницу двадцать шестого марта, видели ли вы ружье, которое могло принадлежать мистеру Ричмонду?

Вопрос гулко отдается у меня в голове. Почему он снова спрашивает меня об этом? Неужели что-то знает? Я судорожно обдумываю ответ.

– Нет. Я не видела ружья.

– Ни в машине, ни на яхте?

– Я не была на яхте в тот день, – замечаю я.

Доусон принимает замечание легким наклоном головы.

– А возле яхты?

– Нет.

– Значит, вы нигде ружья не видели? – Инспектор задумчиво поглаживает свой нос.

– Нет, – повторяю я с некоторым трудом. Инспектор разворачивает свой платок (похоже, он давно уже в употреблении) и выискивает место, куда высморкаться.

– У вашего мужа было две лодки – пластиковая плоскодонка и резиновая надувная, которую в вашей семье называли «Зодиак». Не могли бы вы сказать, какая из этих лодок была в тот день у пристани?

Я качаю головой.

– К сожалению, не помню.

Доусон опускает взгляд на стол, и я вижу, что губы у него раздраженно поджимаются.

– А где-нибудь еще вы не видели их в тот день?

– Не помню.

Доусон продолжает смотреть на стол.

– Продолжаем, – тяжело произносит он. – Вопрос касается надувной лодки, которую также называют «Зодиак». Вы не могли бы сказать, где вы обнаружили ее в субботу двадцать седьмого марта, на следующий день после отплытия вашего мужа?

Этот вопрос он задал гораздо раньше, чем я рассчитывала. Ловлю себя на том, что задерживаю дыхание.

– Я рада, что вы спросили об этом, – неестественно бодро произношу я. – Потому что по глупости… – Мой рот растягивается в подобие улыбки, которую я быстро гашу. – Потому что я раньше сказала вам неправду.

В комнате повисает молчание. Оно похоже на холод или темноту. Фишер бросает на Доусона быстрый взгляд, но инспектор то ли оттого, что ожидал моих слов, то ли от большого опыта не выказывает никакой реакции. Только медленно и тяжело моргает.