Обман - [37]

— Ты давно… — Мишель вытер мокрый нос, — Ты давно с ним в переписке?

— С кем — с ним?

Мишеля вновь захлестнула волна гнева, и он поднял кверху письма, зажатые в дрожащем кулаке.

— С человеком, который присылал тебе вот это, — просипел он.

— А что там написано? — спросила Жюмель с абсолютно искренним удивлением и сразу опустила огромные глаза: — Ты ведь знаешь, что я не умею читать. Я получаю эти письма уже около двух месяцев, но понятия не имею о том, что в них написано.

А ведь и правда! Жюмель не умела читать! Мишель совсем об этом забыл. Однако утешился он только на миг, и к его боли примешалось подозрение.

— Если ты действительно не знаешь, что в них написано, почему их прятала?

— Потому что их писал мужчина. Ведь это любовные письма, правда?

Искренний тон и убитый голос Жюмель поразили Мишеля. Он вытер слезы и спросил, на этот раз без укора и злости:

— Ты была знакома с неким Диего Доминго Молинасом?

Она снова потупилась.

— Да. По крайней мере, думаю, что его так звали.

— На этих письмах его подпись, ты это знала?

— Нет, я думала, мне их присылает кто-то из Салона. И потом, последний раз, когда я видела этого испанца в Париже, он называл себя…

— Как? Договаривай, прошу тебя!

— Как и тебя, Мишель де Нотрдам. Он хотел всех заставить поверить, что он — это ты.

У Мишеля вырвалось какое-то рычание, но не от злости, а от удивления. Ему все труднее становилось сохранять ясность ума: он почувствовал себя внутри лабиринта, где за каждым поворотом открывались новые коридоры, все дальше и дальше уводившие от входа. Ему едва хватило сил спросить:

— А потом ты его видела еще?

— Нет. Он близко дружил с одним тосканским аристократом из фамилии Медичи. Они вместе часто бывали у моего бывшего мужа, Больма, а потом я потеряла их из виду.

— Это Молинас надоумил тебя выйти за меня замуж?

Темные глаза Жюмель засветились искренностью.

— О нет, ты же знаешь, что это был твой друг, барон Пулен.

Мишель резко махнул рукой.

— Уйди, — прошептал он скорее смятенно, чем грубо, — Мне надо побыть одному.

Он отвернулся от жены и не заметил, как она, прежде чем быстро выскользнуть из комнаты, наклонилась и подобрала рукопись «Arbor Mirabilis», которую он оставил в оконной нише.

Мишель снова бросился на постель. Шум крови в голове немного утих. Он старался расслабиться, но ничего не получалось: слишком хорошо он знал, что ему надо сделать. Сопротивление было бесполезно: видно, это судьба. Ему даже не понадобилось внутренне сосредоточиться на числах: один, два, сто, один, двести, один, шестьдесят… Прежде чем картина полностью прояснилась в его мозгу, он уже «спроецировался» между Эннеадой и Огдоадой, там, где неведомы были земные координаты. Небо чужой планеты бороздили сполохи огня, появлявшиеся ниоткуда и исчезавшие никуда. Тень Мишеля на песке все время меняла форму и цвет.

Парпалус был уже здесь, как всегда невидимый, но вполне ощутимый. Мишель понял, что на этот раз дело обойдется без физической боли и судорог. Он не сопротивлялся видениям, которые возникали под шепот Парпалуса. Он ничего не чувствовал — ни страха, ни тоски. Только старался понять и истолковать шепот, долетавший до него сквозь тьму.

Все кончилось почти сразу. Когда демон исчез в пропасти, сначала огромной, а потом крошечной, Мишель попытался встать с ложа. Резкая боль в груди и ногах заставила его снова упасть. Пересилив себя, он спустил ноги и, превозмогая головокружение, добрел до запыленной конторки у окна. Ледяные пальцы дрожали, и ему было нелегко попасть пером в чернильницу. Наконец, обмакнув перо, он запечатлел на листе бумаги яркие образы, еще живые в сознании.

D'habits nouveaux аргès faicte la treuve,

Malice, Iramme et machination;

Premier mourra qui en fera la preuve;

Couleur Venise insidiation.

Одежды сменят после некой передышки,

Злоумышляя подлость и злодейство.

Тот первый сгинет, кто докажет это.

Венеции цвета таят коварство[15].

Как с ним случалось всегда, едва он закончил записывать текст, к нему вернулась полная ясность сознания. Он с привычным удивлением перечитал написанное. На этот раз послание Парпалуса не выглядело загадочным, наоборот, было совершенно ясно, о чем шла речь.

«Под новыми одеждами скрываются коварство, козни и интриги. Кто примерит эти одежды, умрет первым. Цвета Венеции таят в себе западню».

Несколько мгновений спустя толкование исчезло из сознания Мишеля, оставив слабый след: «коварство, козни и интриги», соединенный с названием города: Венеция. Он поднялся, вышел в коридор и спустился по лестнице. Жюмель, ссутулившись, поджидала его на пороге кухни. Мишель едва на нее взглянул.

— Я еду в Италию, — объявил он решительно. — Мне надо в Венецию.

Жюмель разинула рот.

— Но мы только что поженились! — воскликнула она, прижав руки к груди, — Не можешь же ты оставить меня вот так!

Мишель упрямо дернул головой, и стало ясно, что возражений он не потерпит.

— Я сказал, мне надо ехать. Я должен изобличить врагов. От этого зависит мое счастье, да и твое тоже.

— Тогда возьми меня с собой!

— Нет. Я не знаю, есть на тебе вина или нет. Но прежде всего, я не хочу рисковать. Я уже причинил зло одной женщине и не хочу того же для тебя, даже если ты и заслужила. — Мишель вздохнул, — Помоги мне собрать вещи.