Обман - [30]
— Он из породы мошенников: он еврей.
Лицо полицейского застыло.
— Ну… тогда…
— Кто там осмелился тревожить моего друга Нотрдама? — раздался густой баритон.
Никто, даже Мишель, охваченный тоской и тревогой, не заметил, что из въехавшей на площадь кареты вышел человек в огромной широкополой шляпе с пером и в красном костюме, расшитом золотом. Мишель вгляделся в лицо вновь прибывшего, который надменно застыл, положив руку на резной эфес шпаги. Как только он его узнал, сердце подпрыгнуло в груди.
— Барон де ла Гард! — вскричал он.
Вельможа улыбнулся.
— Он самый, друг мой. Но я предпочел бы оказаться здесь при более приятных обстоятельствах. — Он посерьезнел и взглянул на полицейского начальника, — Вы меня узнаете?
Офицер поспешил снять шляпу.
— О да, мой господин! Я служил под вашим началом лучником на галере. Турки тогда еще не были нашими союзниками, и мы им задали жару…
— Да ладно вам, я и так все помню, — ответил де ла Гард, подняв руку. Потом указал на Мишеля. — Полагаю, что вы здесь, чтобы выразить моему другу признательность всех лионцев. Въезжая в город, я узнал, что он спас город от эпидемии.
— На самом деле присутствующий здесь доктор Саразен обвиняет Мишеля де Нотрдама в использовании негодных лекарств.
— Саразен? Уж не родственник ли он того Саразена, что удрал в Вильфранк, а потом в Женеву, к своему другу Кальвину?
— Бог мой! Я об этом ничего не знал. Правда ничего!
Саразен, до этой минуты хранивший злобное молчание, возмущенно запротестовал:
— Где это видано! Прислушиваться к мнению еврея-отравителя и не обращать внимания на знаменитого врача!
— Замолкни, гугенот! — оборвал его барон де ла Гард. Потом внимательно посмотрел на офицера. — Сударь, вам известен мой чин и мои полномочия, которые превышают ваши. Если позволите, я забираю Нотрдама с собой и увожу его в Салон. Ему предстоит труднейшая задача.
— Какая же?
— Жениться.
Барон взял Мишеля под руку и потащил к карете. Саразен крикнул что-то возмущенное, офицер снова нахлобучил шляпу.
Залезая в карету, Мишель ожидал, что она пуста. Но в углу сидела дама, лицо которой скрывала вуаль. Мишель заколебался, но барон де ла Гард без церемоний втолкнул его внутрь.
— Скорее, друг мой. Этот идиот полицейский может передумать.
Мишель уселся на мягкое сиденье, и карета тронулась. Дама сидела тихо и, казалось, интересовалась только тем, что происходит за окном. Несмотря на ноябрь месяц, на ней был дорогой облегающий казакин из желтого шелка, с открытыми плечами.
Вдруг Мишель вздрогнул. На округлости левой груди он увидел родинку. Это не была приклеенная «мушка», это была настоящая родинка.
— Жюмель! — прошептал он.
Она быстро обернулась и откинула вуаль, под которой улыбалось еще молодое и свежее лицо. Темные волосы рассыпались но плечам.
— Ее зовут не Жюмель, а Анна, — с довольным видом поправил его де ла Гард, — Мишель, полюбуйся на твою будущую жену. Сегодня шестое ноября тысяча пятьсот сорок седьмого года, через пять дней ваша свадьба. Я уже разослал объявления.
Он расхохотался.
— Ты что, думал, что твой командир не позаботится о счастье своего солдата? А теперь, пожалуйста, поцелуйтесь. Я отвернусь.
Спустя мгновение Мишель и Жюмель со страстью повиновались приказу.
ПРЕЛЮДИЯ К УБИЙСТВУ
Гийом Постель мерил комнату нервозными шагами, то и дело пиная ногой разбросанные повсюду книги. За ним но пятам, с вдохновенно горящими глазами, следовал Жюль Сезар Скалигер, не осмеливаясь, однако, ему мешать. Сегодня вечером он принимал важных гостей и потому старался не раздражать обитавшего у него философа.
— Он не смеет! Не смеет так со мной обращаться! — кричал Постель, не обращаясь конкретно ни к кому из присутствующих.
Более всех, казалось, был удивлен седовласый итальянский доминиканец, брат Маттео Банделло[13], приехавший в Аген на несколько месяцев. Несмотря на репутацию глубоко религиозного человека, он был нарасхват в салонах из-за соленых шуточек на грани пристойности, которые любил отпускать. Однако сейчас он явно пребывал не в настроении.
Рядом с ним на диване сидели рука об руку Джулия и Бертран де Нотрдам. Они выглядели испуганными и заинтригованными. А вот Франческо Мария Чибо, массивный человек лет сорока, напротив, зевал в своем углу и то и дело задремывал.
Катерина, устроившись в кресле и рассеянно поглаживая белокурую головку одного из сыновей Скалигера, Жозефа Жюста, с иронией наблюдала за происходящими событиями. На самом же деле она нервничала. В этот вечер ей предстояло сыграть, наверное, самую трудную в жизни игру. Она удачно расставила фигуры, но в отличие от шахматной партии в ее игре все решало время.
Постель наконец остановился перед стоящими в углу доспехами и, поглаживая бороду, обратился к ним, как к живому человеку:
— Игнаций Лойола не смеет отвергать меня. Полтора года назад он принял меня в орден и взял с собой в Рим. Я стал настоящим иезуитом.
Скалигер нетерпеливо хмыкнул.
— Однако в Риме он велел бросить вас в темницу, чтобы от вас избавиться. Всем известно, что Игнаций — святой человек и самый бесстрашный из бойцов, какими только располагает церковь. Но некоторые считают его циником, человеком бессовестным, с сушеной сливой вместо сердца.
