Обман - [28]

— Я и сам, несмотря на весь свой опыт, не смог бы дать категорическую оценку. Но много лет назад у меня был замечательный учитель, Франсиско Валериола. Это он объяснил мне, что больные «черной чумой» находятся в состоянии сильного возбуждения. У мужчин напряжен пенис, как бывает в случаях приапизма, у женщин наблюдаются обильные выделения жидкости из влагалища. Во время менее тяжелых эпидемий ничего подобного не происходит.

Рене приподнял бровь.

— Вы все это констатировали сами?

Мишель пожал плечами.

— Конечно, я не ходил задирать больным рубашки. Так утверждает Валериола, и мне этого достаточно. Знаю только, что у больных в Лионе, как у мужчин, так и у женщин, половые органы были сжавшимися и бледными.

— А у больных в Эксе…

— Не спрашивайте меня об этих больных. Тогда мне не были известны тезисы Валериолы, и я не проводил подробных осмотров.

Рене глядел скептически, но возражать не стал. Он расстегнул черную бархатную куртку с большим воротником и вытащил помятую и вымазанную жиром рукопись. Скорее всего, жир попал на нее с только что снятой промасленной одежды.

— Я прочел ваш стихотворный перевод иероглифов Гораполлона и должен вам сказать…

Он осекся.

— Ну, продолжайте.

— Я ничего не понял. То есть я понял, что этот самый Гораполлон — не знаю, кто он такой, — разъясняет значение серии египетских иероглифов, но мне неясно, зачем вы переводили с греческого, и в толк не возьму, где вы взяли время на все это.

Мишель улыбнулся.

— Гораполлон — египетский ученый второго века нашей эры. Я не переводил с греческого, я просто так написал, чтобы придать книге привлекательность. На самом деле я работал с латинской версией, опубликованной в Болонье тридцать лет назад.

— Короче говоря, днем вы боролись с «ослиным кашлем», а по ночам переводили.

— Так оно и было.

— Но чего ради? Какой вам прок от этой книги, которая заинтересует разве что немногих ученых?

— Это дань уважения другу, который подарил мне весьма важные знания. Заметьте, что я посвятил свою рукопись Жанне д'Альбре, королеве Наварры. Мой друг, имени которого я не могу вам сообщить, нашел у нее убежище от преследователей, и мне хотелось отблагодарить ее за великодушие.

Рене приподнял плечи.

— Что-то не верится, что это единственный мотив.

— Конечно же нет. Знаете, меня очень поразило знаменитое «Пророчество» Парацельса, которое я прочел несколько месяцев назад. Я думал, что это труд по медицине, а это оказался сборник предсказаний.

— Я о нем слышал. Это тридцать две таблицы с комментариями, верно?

Мишель кивнул.

— Верно. Только комментарий еще более темный и непонятный, чем иллюстрации. Ясно, что Парацельс прибегает к тому, что алхимики называют «птичьим языком» или «зеленым языком». Некоторые символы понять нетрудно: лилия или жабы обозначают французскую корону, луна — Оттоманскую империю, три короны — папство, медведь — Россию. Но другие символы совсем непонятны. Несомненно, Парацельс, гений, хоть и лютеранин и враг Галена, хотел этими символами выразить нечто определенное.

Рене удивлялся все больше и больше.

— И вы думаете, что его символы имеют что-то общее с египетскими иероглифами?

— Нет, я так не думаю, — ответил Мишель, решительно тряхнув головой. — Меня поразило то, что он прибегнул к языку символов для передачи концепций, которые легко постигаются интуитивно и непостижимы для разума. Египтяне, создавая свой тайный язык образов, проделали то же самое. — Он вздохнул, — Знаете, Рене, порой мне случается грезить наяву, и тогда мне являются образы мимолетные, но до ужаса явственные. Думаю, что это последствия экспериментов над собой, которыми я увлекался в юности, когда занимался оккультными науками и прибегал к опасным зельям. Если бы я задался целью описать свои видения словами, мне бы это не удалось. А вот символы и схематические фигуры, пожалуй, пригодились бы. Поэтому я и занялся египетскими иероглифами.

Аптекарь улыбнулся.

— Истина, Мишель, заключается в том, что вы не простой врач. Ваше предназначение — быть пророком и поэтом.

— Вполне допустимо. Многие мои друзья мне и вправду советовали…

Он внезапно замолчал. В комнату вошел один из тех оборванцев, которым было нечего терять и они нанимались к врачам и санитарам, ворочая трупы и выполняя работу, от которой отказывались даже alarbres.

— Господин Нотрдам, там с вами хочет поговорить начальник полиции, — выпалил он.

Обеспокоенный Мишель сделал оборванцу знак держаться поодаль.

— Начальник полиции? Ты знаешь, что ему надо?

— Нет.

— Он один или с ним лучники?

— С ним только хозяин отеля Дье, доктор Антуан Саразен, который, похоже, вне себя.

Антуан Саразен! Все время, пока он находился в Лионе, Мишель воевал с этим человеком. Он приходился братом Филиберу Саразену, сбежавшему к лютеранам, и, видимо, хотел поквитаться с Мишелем за изгнание родственника. Антуан был полной противоположностью Филибера: прекрасный католик и негодный врач. К спасению Лиона от чумы он никакого отношения не имел. Многие несчастные сбегались к Мишелю и умоляли его избавить их от лечения этого высокомерного невежды.

Мишель со вздохом поднялся.

— Ладно, иду.

Жизнь в Лионе быстро расцветала, и площадь перед госпиталем заполнили торговые палатки и бараки, где снова, после месяцев запустения, толпился народ. Небо было затянуто облаками, но солнце все же выглядывало, не нарушая типичного для континентальной Франции непостоянства погоды.