Обман - [7]

– Гм! Вы что?! Я имею в виду с вами все в порядке?

– Вы разве не видите? У меня на глаза слезы навернулись.

– Как-то незаметно.

– Да вот здесь…

– Не поворачивайтесь, пожалуйста. Продолжим разговор. – Мы?

– Вы когда-нибудь были влюблены? Испытали большую любовь?

– Наверное, это вас очень интересует. Вы ведь женщина. Такая же, как и все другие.

– Вы когда-нибудь были влюблены?

– Видит Бог, да.

– Как вы с нею познакомились?

– Это имеет отношение к данной теме?

– Самое непосредственное.

– Хорошо. Она была музыкой. Откровенной музыкой. А я оказался абсолютно неподготовленным. Она рухнула на меня, как упавшее дерево. Я сидел на концерте и в общем-то рассеянно слушал игру струнного квартета. После антракта внезапно все переменилось. Я где-то забыл свою программку, и меня просто потрясло, когда зазвучала моя любимая музыка – фортепьянный квинтет Шумана ми-бемоль мажор. Но не произведение потрясло меня в тот вечер как не заслуженный мною подарок. Потрясение вызвал вид юной пианистки. Цветущая, пышная, с каштановыми локонами и сверкающими глазками на румяном лице, с жеманностью очаровательной и великолепно выдрессированной обезьянки, аппетитная и вся увешанная серебряными и золотыми украшениями, сравнимая разве что с роскошно оформленным кондитерским изделием.

А как настраивали инструменты! Своим маленьким пальчиком пианистка прикоснулась к клавише «ля», и первая скрипка (бледный, с растрепанными волосами музыкант) восприняла раздавшийся звук как приветствие, осторожно перенеся его на свой инструмент, чтобы затем широко распространить вокруг как радостную весть. По лицам четверки пробежала сдержанная улыбка. Каждый, расположившись на краю стула, теперь чуточку выдвинулся вперед. Движения музыкантов отличались большей плавностью и легкостью, чем перед антрактом; во всем, что они делали, присутствовала какая-то влюбленная веселость. Их телодвижения источали рационализм, граничивший с едва проступавшей нежностью. Когда они наконец достигли апогея, пианистка, как цирковая лошадка, откинула голову назад, одаривая слушателей полувопрошающим, полувеселящим взглядом. В финале все они растворились в едином спасительном порыве, и этот импульс властно зазвучал в решительных аккордах квинтета. Бурно вступило фортепьяно, и вот уже первый восторженный комментарий. В счастливом едином порыве они повторяют свои аккорды. Удивительно, как первая скрипка подносит к щеке свой инструмент, как осторожно прикасаются к струнам пальцы альтиста… Но вначале о виолончелисте. Он был очень молод, однако уже не юноша. Он как-то мягко обхватил инструмент коленями, осторожно и нежно провел смычком по струнам. Время от времени он поднимал глаза, словно ожидая увидеть на лицах слушателей отражение своих эмоций. Кроме того, иногда он ловил один из редких взглядов пианистки, чтобы затем еще глубже, еще полнее слиться с виолончелью. В моменты максимального напряжения, при введении второй темы траурного марша, когда прерывисто заторможенный рисунок первой темы внезапно предстает в виде «парящего» пения, когда все намеки вдруг оказываются реализованными, – вот тогда музыканты уже не осмеливались смотреть друг на друга, будто переживая миг максимальной близости, когда любой флирт кажется предательством. Скерцо вызвало бурю эмоций. Королева льда отбивалась, руки так и порхали по клавишам, упитанный ребенок с бархатным шлейфом и в лаковых туфельках, который бесконечными гаммами доводит до сумасшествия доброжелательную семью. А темп все нарастает. Охотники и преследуемые. Именно этот пассаж (а не финал), который затем они сыграли на бис, распаляет страсти. А я, присутствуя при этом, вынужден был признать, что не уловил суть произошедшего и еще – что кульминационный пункт уже стал мигом утраты.

– Ну-ну?

– Как позволите понимать ваше «ну-ну»? Либо вы слушаете, а я продолжаю говорить, как говорю, либо вы сыплете ваши замечания, уподобляясь маленькой девочке, и тогда вы, меня никогда больше не увидите!

– Договорились.

– Что же вы хотите услышать? На что вы настроены?

– Что произошло дальше, после концерта?

– Могу я попросить вас дать мне стакан воды?

– Разумеется. Пожалуйста.

– Слишком холодная. А мне нравится тепловатая, как рука.

– Вы здесь не в «Ритце».

– Знаю. И все же… Итак, ее звали Хризантема. Это не был артистический псевдоним. Ее действительно так звали. Мне не составило труда проникнуть за кулисы – я легко ориентируюсь в концертных залах и театрах, уверенно ощущаю себя в лабиринте коридоров, в гримуборных. Там, за кулисами, у нее была «резиденция». Красотка сидела на старом кресле и смеялась. Боже праведный, что это был за смех! Чтобы рассмеяться, ей обязательно надо было закинуть голову назад. Смеялась она звонко, издавая при этом еще какие-то тявкающие звуки. От всего этого можно было сойти с ума. Окружавшие ее почитатели с удивлением разглядывали своего кумира. Да, они дивились ей. Она была просто чудо, настоящий феномен, обещавший встречу с вечным счастливым детством, с волшебным детством, воскрешавшим в памяти солнечные лучики, запах меда и белые детские носочки. Я сразу почувствовал ее запах – пирожные и молоко, а в голове крутилась только одна мысль: я должен обладать ею целиком, вместе с этими молочно-медовыми ощущениями и ее смеющимися устами.