Обломки - [56]

— Должно быть, я кажусь тебе просто смешной…

Элиана приподнялась, но закрыла лицо ладонями, чтобы Филипп ее не видел.

— Если бы ты только знал… — шепнула она.

И действительно, она казалась ему смешной, он уже раскаивался, зачем, поддавшись порыву великодушия, явился сюда. Подобное выражение горя представлялось ему чем-то непристойным, даже постыдным.

— Потуши свет, — попросила она, не отнимая рук от лица.

— Потушить?

Вопрос этот был задан таким издевательским тоном, что Элиана взорвалась.

— Да, потушить, — приказала она. И тряхнула головой.

Филипп повиновался.

— Филипп, — проговорила она, когда гостиная погрузилась в темноту, — все кончено.

Голос ее звучал твердо. Она поднялась, сжала руки, как бы собираясь с силами.

— Все кончено, — повторила она. — Не хочу больше тебя видеть. Я сейчас выйду в эту дверь рядом с кушеткой. Ты никогда меня больше не увидишь. Прощай.

С минуту она ждала, но Филипп молчал. Тогда в душе старой девы поднялась слепая ненависть. С губ готовы были сорваться самые жестокие слова, и она чуть не уступила искушению произнести их вслух, но какой-то мощный инстинкт посоветовал ей хранить молчание. Дыхание постепенно стало ровнее, сердцебиение улеглось. Счастье еще, что она при свете не встретила презрительного взгляда Филиппа… Она нащупала пальцем косяк двери. Потом нажала на ручку и выскользнула прочь.

***

Все следующее утро Элиана прогуливалась по самым оживленным улицам Пасси в надежде, что городские шумы оглушат ее и прогонят навязчивую мысль о Филиппе. Но то и дело надо было сходить на мостовую, так как по тротуару двигались косяком домашние хозяйки, и в конце концов Элиана, потеряв терпение, направилась в более спокойный район Трокадеро. Случай привел ее на маленькое кладбище, прилепившееся сбоку площади. С полчаса бродила она по узеньким аллейкам, читала надписи на могильных плитах с тем особым вниманием человека, который пристально глядит на предмет, а думает о своем. Дойдя до кипарисов, росших вдоль кладбищенской ограды, она повернула обратно, чувствуя себя поспокойнее, но все еще поглощенная своим горем, как монашенка, поглощенная молитвой.

Вернувшись в «Каштановую рощу», она пообедала и сама подивилась тому, что делает нужные движения. Итак, она осталась жить после того, что сказал ей Филипп. Что же тогда требуется, чтобы ее убить? Раза два-три мадемуазель де Морозо обращалась к ней с вопросами, но Элиана, не в силах произнести ни слова, только улыбалась в ответ. Встав из-за стола, она подвинула кресло поближе к переносной печурке, которой обогревалась столовая, и согласилась выпить чашку липовой настойки, собственноручно поднесенной ей дочерью Бразилии. Эти заботы тронули ее. Она с трудом оторвалась мыслью от Филиппа и взглянула на мадемуазель Морозо.

— Не знаю, как вас и благодарить, — пробормотала она.

Хозяйка пансиона кинула на нее серьезный взгляд.

— Главное, сохраняйте спокойствие, — помолчав, проговорила она. И добавила как бы в сторону: — Самое большое горе в конце концов проходит, если человек сохраняет спокойствие.

— Вы так думаете, мадемуазель?

— Волнения только усиливают боль.

Воцарившееся молчание послужило комментарием к этим словам. Неподвижно сидя в кресле напротив друг друга, обе женщины вслушивались в ровное гудение огня за квадратиками слюды. Почти всю комнату занимал обеденный стол, за которым легко могло разместиться с дюжину персон, сейчас покрыт был только один его конец, и то не скатертью, а салфеткой с ярко-синими цветами. Высота потолков, длинный, непокрытый стол, тусклый декабрьский свет, просачивавшийся в незавершенные окна, превращали столовую в самое унылое, самое заброшенное место на всей земле. Элиана кинула взгляд на свою тарелку, где кожица апельсина лежала завитушкой, похожей на прописную букву «П».

— Может, кофе выпьете? — предложила мадемуазель де Морозо.

Элиане кофе не хотелось, но даже самое банальное участие трогало ее до слез в эти два печальные дня.

— Почему вы говорили о горе? — спросила она после долгого молчания. — Откуда вы знаете, что у меня неприятности?

— А вспомните-ка, позавчера, выходя из гостиной, после того как ваш гость ушел, вы меня толкнули…

— Толкнула? Вас?.. Не помню. Очевидно, я просто этого не заметила.

— Так я и решила. Я сразу поняла, увидев вас, что что-то случилось…

— Случилось… — повторила Элиана. — Да, случилось.

Она повернулась к окну и уставилась на низенькие черные деревца, их стволы лаково блестели под дождем.

— А что вам сказал тот господин, когда вы ему открыли? — вдруг спросила она, не отводя глаз от окна.

— Сказал, что хочет вас видеть.

— А точнее он не выразился? Не припомните?

Эти ничего не значащие слова, обращенные не к ней, Элиане, а к другой, показались ей желанными, как были для нее желанны все мгновения жизни Филиппа, все его мысли, даже самые ничтожные.

— Точнее не припомню. По-моему, он сказал: «Я хотел бы поговорить с мадам…»

— С мадемуазель, — поправила Элиана, потом резко повернулась к хозяйке пансиона и вперила в нее до странности пристальный взгляд. — Впрочем, вы правы, — продолжала она каким-то не своим голосом, — он действительно сказал «мадам», «Я хотел бы поговорить с мадам Клери».