«Облетели цветы, догорели огни» - [2]

И зачем это сегодня лезут в голову эти невесёлые противные думы, и чем ближе к дому — тем неотвязчивее они. Сегодня всё утро мать вздыхала и говорила о том, что вот уже вторую неделю комната, которую они сдают жильцам, пустует. Старушка соображала, каков будет убыток, благодаря этому неприятному обстоятельству, и рассчитывала, сколько придётся приплатить за квартиру, урезав жалкую пенсию. Потом она говорила ещё что-то о дровах, о Колиной курточке, за ветхость которой мальчуган уже получил выговор от инспектора гимназии. И пока Надя одевала в прихожей жакет и шапочку, чтобы уйти от ненавистной обстановки в мир цветов, из соседней комнаты всё ещё слышался тягучий голос матери. В продолжение дня она забыла об этой скучной и серой жизни, а теперь, при тусклом освещении узкого переулка, опять всё припомнилось.

Надя миновала первый двор дома, где они жили, прошла и мрачную арку с тёмной дверью в дворницкую и вышла в узкий и вонючий второй двор, куда выходила чёрная лестница, с узкими площадками и с тусклыми и робко вздрагивавшими керосиновыми лампами в неуклюжих фонарях. На звонок Наде отворила сама мать. В прихожей было темно, в соседней комнате, под неизменным зелёным абажуром, горела лампа, заливая тусклым светом серую скатерть с красной бахромой, большой овальный медный поднос с чашками и чайником и тарелку, на которой лежал серый дешёвый ситник, нарезанный толстыми неуклюжими ломтями. Со всех сторон Надю обступали тёмные стены, с дешёвыми картинками, сверху давил низкий потолок, а со двора сквозь стёкла двойных рам смотрела чёрная неприветливая ночь, и светленькие гардины, перевязанные розовыми ленточками, казалось, ещё более оттеняли тёмные фоны стен и окон.

Всё время, пока пили чай, мать вздыхала, охала от зубной боли и рассуждала на те же длинные темы нужды и забот; не раз заговаривала она и о пустующей комнате, прося Бога услышать её молитву и послать жильца — тихого и исправного плательщика…

— Вот тоже и ещё забота, — вдруг проговорила она, подняв глаза на Надю, — инспектор говорит, что Колиньке репетитора надо перед экзаменами, а то он слаб там в чём-то…

После короткой паузы старуха перевела глаза на сына и, переменив тон, продолжала:

— Уж сколько раз я тебе твержу, сколько твержу — занимайся, старайся, отца-то у тебя нет!.. И всё как в стену горох… Не проймёшь тебя, Николай, ни бранью, ни лаской… Одна ведь я, да и пенсия-то одна!.. Вон Надюша пятнадцать получает, и тебе бы, верно, идти куда-нибудь в услужение, а то когда ты выучишься!.. Господи!.. Господи!..

Она долго ещё говорила на эту невесёлую тему… Морщинистое жёлтое лицо её, казалось, ещё больше похудело, слезящиеся глаза заплыли в складки, бледные губы шевелились как-то устало, словно и действительно они утомились изо дня в день произносить одно и то же, одно и то же…

Надя и Коля были заняты своими думами. Коля размышлял об экзаменах, которые всякий раз смущали его покой, отравляя юношескую удаль и беспечность; размышлял он и об репетиторе и знал заранее, что сколько ни думай на эту тему, всё равно — из дум репетитора не выдавишь. То же самое было и в прошлом году: инспектор советовал взять репетитора, дома и мать и Надя также очень долго говорили о репетиторе, а готовиться к экзаменам всё же приходилось одному, и Коля утешал себя, что прилежанием или зубрёжкой он добьётся перевода в четвёртый класс…

Надя торопилась покончить с чаем, чтобы уйти от этих скучных разговоров. Она зажгла маленькую лампочку, прошла в свою комнатку и, плотно притворив за собою дверь, вздохнула свободнее. Всю меблировку её крошечной комнаты составляла постель под белым пикейным одеялом с кружевными накидками на подушках, небольшой комод, уставленный какими-то коробочками, склянками из-под духов и дешёвыми грубыми статуэтками. Посредине комода стояло небольшое овальное зеркало, кроме рамы, почему-то ещё обёрнутое тюлем. На комоде в вазах стояли цветы; это были искусственные цветы, но изящно сделанные и до иллюзии походившие на цветы живые; на стене, окружая какие-то фотографические карточки, были ещё цветы, но это были уже поблекшие и потемневшие бутоны. Надя нередко приносила из магазина целые букеты цветов, «брак», как называли эти букеты и хозяйка, и помощница Нади, но всё же эти цветы приятно пахли и, приколотые к стене, радовали девушку.

Надя посмотрела в зеркало, озарённое лампой, и улыбнулась, довольная своим красивым личиком, всё ещё залитым румянцем. А глаза её, тёмные и лучистые, всё также были широко раскрыты, словно она хотела прочесть на своём лице то новое, что волнует её весь вечер, с тех пор, как появился в магазине «он», высокий, стройный, с красивым юным лицом, на котором разгорелся от мороза румянец и тёмненькие усики обрисовывались такими задорными стрелками…

Надя помнит, как быстро он вошёл, распахнул николаевскую шинель с бобровым воротником, звякнул шпорами и, слегка прикоснувшись пальцами к фуражке, попросил Надю показать цветы. При этом его глаза как-то особенно сверкнули; он быстро окинул взглядом девушку и улыбнулся. Говорил он тихо, нараспев и, рассматривая то один то другой из букетов, подносил цветы к лицу и в упор смотрел в лицо девушке. Глаза её встречались с его взглядами, и она почему-то краснела, робела, а голос её словно упал и сердце от чего-то с тревогою билось. Наконец, он выбрал два букета и попросил составить из них один. Пока девушка перебирала нежные стволики, присматриваясь к букетам, он не спускал с неё глаз и тихо говорил: