Облетая солнце - [117]

Наблюдая за представлением, я все время вспоминала ритуальные нгомы, которые я видела в детстве. Мы с Киби тайком пробирались к месту представления и сидели до рассвета, глядя на танцующих, — ритмичные движения завораживали нас и в то же время будили в нас чувства, для которых мы в ту пору пока не знали названия. С тех пор прошло много времени — я здорово изменилась, с меня не раз живьем содрали кожу и натянули снова. Но все равно в этот миг я бы узнала Лаквет, появись она в бликах огня в этот момент. Вопрос лишь в том, узнала бы она меня.

На веранде Карен повесила два мерцающих сигнальных фонаря — такие используют моряки на кораблях. Когда-то она привезла их из Дании для Беркли, после его смерти они вернулись к ней. Пока шло танцевальное действо, Денис стоял под одним из них, наблюдая издалека — упершись одной ногой в стену и прислонившись плечом к голубоватому столбу колодца.

Мэнсфилд находился в общей группе. Они словно противостояли друг другу — два противоположных взгляда на жизнь, два совершенно непохожих мира. Я невольно поймала себя на мысли, что, сложись судьба по-иному, Денис мог бы стать моим супругом, и ребенок, которого я носила под сердцем, мог быть его ребенком. Случись так, я бы совсем по-другому относилась и к своему состоянию. Я бы ощущала счастливое волнение, предвкушая появление малыша, а не ожидала бы будущее в тоске и тревоге. Однако все безвозвратно ушло, все умерло. И даже если в глубине души во мне еще жило нестерпимое желание любви, жажда оторвать Дениса от Карен, неутолимая тяга к нему — какое все это имело значение? Ничего этого уже не могло случиться. Оторвав взгляд от обоих мужчин, я снова взглянула на костер. Языки пламени вздымались высоко, отбрасывая золотые, розовые, голубоватые блики. Яркие искры вспыхивали и дождем осыпались на траву — точно пепел потухших звезд, подумала я.

Спустя несколько дней, закончив работу, я постучала в дверь хижины, где жили Рута и Кимару. На кухне у них пахло специями и тушеным мясом. Азизу исполнилось четыре года. Он был похож на отца — тот же широкий лоб и та же уверенность в себе. Он любил встать рядом со столом и подпрыгивать на земляном полу так высоко, как только мог, — точно Киби в нашем детстве. Когда я смотрела на это, у меня замирало сердце.

— Он станет отличным мораном, как ты думаешь? — спросила Кимару.

— Да, замечательным, — согласилась я. А затем я наконец-то сообщила Руте, что скоро и у меня появится ребенок.

— Да, Беру, — ответил он радостно. Конечно, он давно понял. Просто смешно было полагать, что он не догадывается. — Наши сыновья будут играть вместе, как мы когда-то, правда?

— Конечно, — согласилась я. — Возможно, они вместе будут ходить на охоту. Мы оба помним, как… Я помню.

— Моран никогда не забывает, — ответил Рута.

— Вы — моя семья, Рута. Ты, Азиз и Кимару, конечно. Надеюсь, вы это знаете.

Глядя на меня глубокими черными глазами, он кивнул. Мне показалось, что если неотрывно смотреть в его глаза, то можно увидеть все наши счастливые детские годы, пронесшиеся как один прекрасный миг. В этот момент у меня вдруг появилась слабая надежда насчет будущего моего ребенка. Конечно, все будет трудно, но если Рута будет рядом, если он все время будет напоминать мне о том, кто я есть на самом деле, возможно, все сложится благополучно. Да, мне придется вытерпеть и Англию, и общество матушки Мэнсфилда без него. Но придет лето, и мы привезем ребенка в Кению. Мелела станет для моего сына таким же раем, как для меня Грин Хиллс. Если думать так, то все образуется.

— А что говорит твой отец? — спросил Рута.

— Он пока не знает.

— А, — протянул Рута, а затем повторил мне на суахили фразу, которой частенько дразнил прежде: «Все новое хорошо, даже если поначалу больно».

— Я знаю, — ответила я и ушла, оставив их спокойно обедать.

Глава 52

Разрешение от бремени — это старомодное выражение, одно из тех смешных слов, которые звучат значительнее, чем обыкновенные слова. Со мной это произошло в Свифтсдене в присутствии матушки Мэнсфилда, которая, с одной стороны, делала все, чтобы облегчить мою участь, а с другой — все превращала в ад. Да, я спала в великолепно убранной комнате. У меня была персональная горничная. Мне не надо было даже шевелить пальцем, чтобы налить чай, к примеру. Было совершенно очевидно — она готова окружить младенца всеми благами, которые, как она считала, пристойны для одного из Маркхэмов. Я же к Маркхэмам никакого отношения не имела, и она ясно дала мне это понять, не произнося ни слова.

Я поручила отцу и Руте заботиться о лошадях и покинула Кению одна, сев на пароход в Момбасе. Мэнсфилд присоединился ко мне в январе и уже не уезжал до рождения ребенка, состоявшегося 25 февраля 1929 года. День выдался настолько холодный, что трубы в родильном доме на Итон-сквер потрескивали и, казалось, вот-вот разорвутся. Окна покрыл иней, словно заслонив весь остальной мир и не оставляя мне ничего иного, как сосредоточиться на мутных липких выделениях, которые выходили из меня, когда я тужилась. Мне давали веселящий газ для стимуляции и какие-то успокоительные. От того и другого меня трясло, и мне казалось, что меня просто разорвет на части. Удушающие схватки наваливались на меня с периодичностью, которую я не могла контролировать. Колени тряслись, руки дрожали и непроизвольно сжимали влажные простыни. Спустя час мучений с последним, болезненным нажимом Джервис наконец-то вывалился из моего тела. Мне очень хотелось взглянуть на него, но удалось различить только сморщенное личико и узкую грудку, покрытую кровью, а затем врачи унесли его от меня. От обилия лекарств, влитых в меня, у меня кружилась голова. Меня шатало. Я не имела представления, что произошло, медсестры заставляли меня лежать спокойно.