Облдрама - [5]

Готовясь к спектаклю, он не мог преодолеть тяжелого чувства, как бы послевкусия по уже случившемуся и непоправимому. Его будто рассекли надвое. Одна половина всё еще смотрела спектакль из зала, растревоженная близостью Инны, но другая — уже была на сцене и страдала от одной мысли: чтó предстоит сейчас вынести на её суд. Позорно, конечно, но куда денешься, если ты зависим не только от постановки, от партнеров, но и от собственных интонаций в спектакле, уже перевалившем за двести. И его самые худшие предчувствия сбылись. Мало того, что на сцене всё шло по наезженной колее, так тут еще молодое дарование распустилось и такое стало нести, приправляя текст грязными шуточками, что Троицкому пришлось буквально вытолкать его за кулисы. «Если ты сейчас же не прекратишь, — шипел он, прижав дарование к стенке, — вылетишь из спектакля». — «А мне плевать», — нагло заявило ему юное дарование, — вас самих давно пора в богадельню“. Троицкий расшиб в бешенстве кулак о стену и поплелся доигрывать спектакль. „Ну и поганец, — сжимал он ушибленную руку, — и ничего не поделаешь, теперь его время, черт бы их всех побрал, теперь все мысли у молодых да ранних только о деньгах. Уж очень им хочется поскорее крутую иномарку и стильную квартиру для фотосессии какого-нибудь модного фотографа. А сами? Изобразят что-нибудь бойко, иногда остроумно, и всё кого-то пародируют и не стесняются, пародируют уже и самих пародистов. Главное, напор, наглость и никаких сомнений — с выдумкой, легко и без особых затрат. А спроси — ради чего? Скроят обиженно-удивленную физиономию и пожмут плечами: «А мне плевать».

Странно, думал он, странно. Не помню… не важно мне было… где жил, как одевался, что ел — себя тогда не помню: помню тех, с кем ссорился, спорил, дружил, кого любил, кто казался недоступным, загадочным, кто чужим, кто опасным. И не было мелочей. Всё, что случалось за день, разрасталось до размеров космических. Каждый шаг, каждый поступок — не я, не только я… будто что-то искало случай — через тебя — осуществится…

После спектакля дверь гримерки приоткрылась. «Ты один?» Пухленькая блондинка в ситцевом халатике, проскользнув, повернула в двери ключ. «Я пришла сказать, Петю скрючил радикулит, он не уйдет на ночь играть в преферанс. Мне придется сидеть в номере. Но я скучаю». Она щелкнула выключателем. «У меня есть полчаса. Иди ко мне». Вспрыгнула на диванчик и расстегнула халат. «Ну, иди же, не теряй время. Я скучаю». — «Прости, мне нездоровится». — «Не притворяйся, знаю я тебя». — «Не сегодня». — «Я хочу». — «Отвали, подруга». — «Ах ты, лентяй», — возмутилась она и потянулась рукой к его брюкам. «Да отстань ты, — оттолкнул он её руку. — Всё, хватит! Иди отсюда. Давай, давай», — он схватил её за плечи и, приоткрыв дверь, мягко вытолкнул в коридор. Подождал, послушал и помчался в дежурку. Пролистнул старую книжку — набрал номер кафе, заказал столик. Он был на взводе. Перевернул страничку и наткнулся на телефон Алены. Не долго думая, позвонил — просто так, импульсивно.

— Алёна?

— Да, слушаю.

— Не узнаешь?

— Нет. А кто это?.. (Долгая пауза) Ты?! Что случилось?

Он хотел ей рассказать об Инне, но вспомнил, что для Алёны это не самое приятное воспоминание.

— Да ничего. Вот позвонил… и всё.

— А-а… Ты извини, твой звонок меня вернул от двери — я убегаю…

— Ты, как там устроилась?

— Где? не понимаю…

— Я слышал, тебе звание дали… поздравляю…

— Спасибо, Шнурок… извини, но если у тебя ничего срочного…

— Старею, понимаешь?

— Понимаю… Видела тебя в спектакле. Ты не изменился.

— Изменился… в том-то и дело. Я полысел, а ты, наверное, растолстела. Пончик с копной седых волос?…

— Если не хочешь, чтоб я бросила трубку, оставь этот тон. Мне не двадцать и я тебе не жена, не любовница и даже не подружка. И было это давно. Я просто тебя любила когда-то — и это всё.

— Надеюсь, как своего мужа?

— Не надейся меня этим задеть. Тебе хорошо известно, что я не замужем.

— Слово даю, не знал.

— Твое слово недорого стоит. Не ты ли меня звал замуж?

— Я что, отказался?

— Нет, ты воспользовался мною, чтобы подразнить твою… Не поняла только — неразделенную любовь или влиятельную любовницу.

— Не хотел бы я быть твоим мужем.

— Тебе это не грозит — не по силам и не по карману.

— Ты еще напомни мне, что я однажды подслушивал вас с Юлькой.

— Зачем. Ты сам об этом напомнил.

— Ты?!. Ты опять так думаешь или злишь меня?

— Я иначе и не думала. Кто ты мне, чтобы тебя злить.

— Сколько прошло лет, а мы всё собачимся и никак не успокоимся. Может, хватит? Как ты живешь?

— Хорошо. У тебя что? Зачем звонишь?

— Тебя это интересует?.. (Без ответа.)

— И всё-таки, что случилось?

— Это и случилось… где ты? где мы? где?

— А нас — тех — просто нет. Они, Шнурок, умерли. Какое нам дело до чьего-то прошлого. Ладно, мне, действительно, надо уходить. Не звони больше.

Троицкий сморщился и положил трубку: «Что это на нас нашло? С чего мы вдруг сцепились? Фу, как будто это было вчера. Но я же её совсем не знаю и никогда не знал! Вот это да! — ахнул он, рассматривая своё отражение в большом зеркале дежурки и мысленно представляя рядом с собой ту Алёну, — она бы сейчас годилась мне в дочки, — ужаснулся он. Сеня теперь пацан против него, а с Юрием Александровичем они были бы ровесниками. Ольге Поликарповне он мог бы говорить —