Облава на волков - [37]

В свою очередь Иван Шибилев, когда жребий развел его с Николином Миялковым, вздохнул с облегчением. Между ними к тому времени произошло нечто такое, что заставляло его держаться от Николина Миялкова подальше, и он целую неделю даже не выходил из дому, но на восьмой день не утерпел, оделся и пошел в корчму. Там начиналась традиционная дегустация молодых домашних вин, его позвали к самому большому столу, где среди прочих сидели и все охотники, предложили вина, и он остался в корчме. Он мог бы под каким-нибудь предлогом уйти, тем более что за тем же столом сидел и Николин Миялков, из-за которого он целую неделю не высовывал носа из дому, и все же он остался, притом остался, быть может, именно из-за него. Веселое настроение, царившее в корчме, приглушило его тревогу, и она уступила место какому-то беспокойному тщеславию, которое не позволяло ему показать Николину, что он боится его или чувствует себя виноватым. Судя по всему, в селе никто еще не знал, что произошло между ними, и это давало ему возможность умело скрывать свои чувства от всех других. Как всегда в таких случаях, он смешил народ забавными анекдотами и шутками и в то же время невольно наблюдал за Николином, сидевшим напротив. Он заметил, что вокруг его губ легло иссиня-белое пятно, щеки запали, а глаза горели исступленным блеском, выдававшим страшную внутреннюю боль. И он не ошибался — Николин все чаще и дольше пронизывал его своим огненным взглядом, в котором боль, гнев и ненависть выражались так явственно, что Иван стал обдумывать, как бы ему выбраться из корчмы. В какую-то минуту ему показалось, что Николин смотрит на него с неудержимой ненавистью, и он было привстал, чтобы через стол ударить его по лицу, но тут Калчо Соленый оттолкнул бутылочку из-под лимонада, в которую ему налили вино, закрыл лицо руками и заплакал. Многие из тех, кто сидел за столом, были гостями на злополучной свадьбе его покойной дочери и теперь вспомнили эпизод с пробитой бутылочкой.

Зловещее дуновение обежало сидящих, и они застыли в предчувствии чего-то непоправимого, что могло произойти сейчас между Калчо Соленым и Жендо Разбойником, но в эту самую минуту в голове Ивана Шибилева нежданно-негаданно блеснула мысль объявить, будто в угодьях села появились волки. Разумеется, он сочинил это на месте, чтобы как-то рассеять мрачный дух мщения, который воцарился было в корчме и от которого ненависть Николина Миялкова могла вспыхнуть и взорваться. Однако, к его удивлению, именно Николин — бригадир чабанов, знавший лучше всех, появлялись ли у села волки и резали ли они овец, — не только не уличил его во лжи, но первым из охотников вскочил из-за стола и заявил, что идет готовиться к облаве. К еще большему удивлению Ивана, остальные охотники безо всяких колебаний последовали за ним, так что и ему пришлось вместе со всеми оставить корчму.

Как мы уже знаем, Иван Шибилев больше получаса проваландался дома в надежде, что остальные не приняли его затею всерьез, но те и слышать не захотели о том, чтобы вернуться, и, более того, заставили его вести их к лесу. По жребию он, Жендо и Стоян Кралев вышли на южную опушку леса, чтобы оттуда спуститься к Преисподней, откуда должна была начаться гоньба, а Николин занял место в засаде и, как всегда, когда он думал об Иване Шибилеве, начал вспоминать с самого начала, с того дня, когда они познакомились.

Это произошло осенью 1942 года. Николин жил тогда и работал в поместье Михаила Деветакова в соседнем селе Орлове. В тот самый год Деветаков почему-то решил продать половину своей земли и послал Николина в наше село к Стою Баракову, спросить, не купит ли тот часть земли. Доехав до первых ворот, Николин остановил кабриолет и заглянул во двор. Он хотел спросить, где дом Баракова, чтобы не мотаться по селу наугад. Судя по единственной трубе над крышей, домишко, перед которым он остановился, состоял из одной или двух комнат, да и с лица виднелось всего два окошка и дверь без крыльца. Вдоль плетня разрослись кусты бузины, прогнившие доски ворот были скреплены проволочными петлями, на столбик калитки насажена бутылочная тыква с длинной гнутой ручкой. На навозной куче, подымая пыль, валялся осел. Трава во дворе была выщипана кругами на том расстоянии, до которого дотягивался осел, круги эти пересекались, образуя странные геометрические фигуры, окрашенные всеми возможными оттенками зеленого цвета.

Николин собрался было трогать, но тут лошадь его, вздрогнув, зафыркала и прянула в сторону. Из густых кустов бузины показался плоский верх шапчонки, а под шапчонкой — сконфуженно ухмыляющееся лицо старика.

— Держи лошадь, как бы не понесла! — сказал старик и вышел из кустов, придерживая завязки шаровар. — У свояка, у Димитра, именины сегодня, ну мы за его здоровье и выпили. Домой иду, а тут как приспичило, до нужника не добежал. Не то подумаешь, будто я в бузине цыплят высиживаю.

Старик был одет в новую синюю антерию[15] и коричневые порты из домотканого сукна, на ногах — новые башмаки. Чистенький, аккуратный, он, однако же, казался каким-то вялым и безразличным. Подвязывая порты, он смотрел на чужака снизу вверх скорее с беспокойством и даже со страхом, чем с любопытством.