Облава на волков - [176]

Вот каким образом удавалось Киро Джелебову погасить ненависть, что вспыхнула в его душе в то утро около конюшни. А жизнь тем временем непрерывно искушала его, толкая к мщению, — то новая беда случится в хозяйстве, и его подозревают, его выставляют виновником, то на сыновей обрушатся неприятности, и потому именно, что Стоян Кралев и другие ему подобные загнали всю семью в угол. И всегда получалось так, что Стоян Кралев как должностное лицо первым выражал свое возмущение и негодование по поводу случившегося. Острый спазм в горле начинал душить Киро, а мысль о том, что только смерть разрубит этот узел, снова овладевала его сознанием. Эта мысль, подчинив его себе, однажды уже привела его к самоубийству, он знал ее силу и знал, что если позволит ей снова им завладеть, на этот раз она неминуемо толкнет его к убийству. В часы сильного возбуждения она вела его к преступлению, он был готов его совершить и только ценой нечеловеческих усилий возвращал себе душевное равновесие. Но мысль эта жила в нем, непрерывно его отравляя, и с годами превратилась в настоящую болезнь, которая ждала лишь повода, чтобы затуманить его рассудок и покорить волю. Как всякий больной, он искал средство против своей болезни и нашел его в смирении. Но и смирение в решительные минуты не помогало, и он решился на самое горькое лекарство — самоуничижение. Только оно могло послужить противоядием изнурительной жажде мщения, и, как мы уже знаем, Киро попытался превратить заклятого своего врага в друга.

Стоян Кралев истолковал его шаги к сближению как покаяние и допустил его к себе, наивно веря, что все противники новой жизни должны рано или поздно осознать свои заблуждения, а для него это было моральной наградой за многолетние усилия по перевоспитанию таких людей. Он выправил в милиции для Киро охотничий билет и разрешение на оружие, принял его в охотничий союз, тем самым дав понять, что принимает его покаяние и согласен положить конец их прежней вражде. Он, естественно, не чувствовал себя виновником этой вражды, потому и не подозревал, что Киро готов растоптать свое достоинство лишь оттого, что боится оказаться во власти ненависти и его убить. Киро Джелебов действительно делал все, чтобы сблизиться и связать себя с ним, и дошел до того, что превратился чуть ли не в его батрака, сам набивался с услугами, работал у него по двору, приглашал в гости и иногда ходил к нему сам. Прошло четыре-пять лет, и за это время между ними не возникло никаких трений. Поначалу Киро страдал от своего двуличия и целыми ночами не мог заснуть, особенно когда узнал, что сельские острословы наградили его новым прозвищем — холуй. С другой стороны, избавляясь от своей пагубной страсти, он испытывал облегчение, а те усилия, которых требовала от него роль раскаявшегося грешника и угодничество перед Стояном Кралевым, все больше оттесняли на задний план постоянную тревогу за сыновей и за жизнь семьи вообще. Так невероятным усилием воли он смог мысль об отмщении заменить в своем сознании добродетелью смирения. Кроме того, он обнаружил в характере Стояна Кралева новые черты, которых раньше не замечал или которые предубеждение мешало ему видеть. Тот оказался хорошим товарищем по охотничьим вылазкам, терпеливо прислушивался к советам и замечаниям кооператоров, при случае выпивал и веселился наравне с другими, а иногда даже критиковал непорядки в сельских делах. Служебное ли его положение заставляло его раньше совсем по-иному держаться с людьми, или теперь он притворялся другим человеком, было в конце концов не так уж важно. Важнее было то, что Киро Джелебов уже вкушал плоды своего смирения. Они с женой работали в кооперативном хозяйстве, были здоровы, здоровы были и сыновья и их семьи, в свободные дни он ходил на охоту, зимой по праздникам захаживал в корчму или бывал в гостях, одним словом, после множества потрясений жизнь снова покатила по наезженной колее и на душе у него стало спокойнее. «Жизнь у нас одна, — думал он, — как-нибудь да проживем, только бы здоровье не подвело», — и вспоминал старую поговорку: «Терпенье и труд все перетрут».

Весть о смерти Марчо он попытался воспринять как удар, который может обрушиться на любого, в любое время, и решил справляться со страшным горем в одиночку. Он скрыл телеграмму от жены, чтобы постепенно подготовить ее к трагическому известию, попросил и почтарку с городской почты хранить его в тайне. Возвращаясь в село, он нарочно подзадержался, чтобы жена, ходившая в последние дни на посиделки, успела уйти из дома. На столе ему был оставлен ужин, он отодвинул его, принес чернила и Библию и раскрыл ее на страницах семейной летописи. Чистые листы книги давно были заполнены, и он вклеил новые, из школьной тетрадки. Туда были вписаны вступление его в ТКЗХ, бегство Марчо, женитьба других сыновей и дни рождения внуков, рождение ягненка о двух головах, сильный град, выпавший два года назад, и другие важные события, связанные с жизнью семьи. На последней странице были две пустые строчки, и он написал: «Мой старший сын Марко Киров Джелебов умер в Германии 20 декабря 1965 года, мир праху его!» Он прочел то, что написал, и страдание вдруг налетело на него, точно из засады, пронзило сердце и грудь с такой силой, что он задохнулся, словно смерть Марчо стала необоримой реальностью лишь после того, как была вписана в семейную летопись. Он походил по комнате, потом открыл окно и высунул голову наружу, чтобы глотнуть воздуха. Ветер усилился, в свете, падавшем из окна, метались снежинки, слышно было, как скрипят ветки акации, ночь дышала леденящей, безысходной тоской. Киро почувствовал, что никогда еще не испытывал более острой боли и более сильного душевного потрясения. Как всегда в тяжелые минуты, он сознавал, что и сейчас обязан найти в себе силы, чтобы справиться со страданием, и пытался утешить себя той простой и бесспорной истиной, что смерть не выбирает и идет к тому, на ком заранее поставлена мета. Он попытался и в этот раз найти утеху в Библии и открыл ее на странице, заложенной в прошлый раз клочком бумаги, — это была история Иова. Он начал читать откуда-то с середины, но сознание его раздваивалось. Он думал о том, почему собственно Иов обречен на страдание, и в то же время представлял себе, как Марчо лежит в гробу в какой-то больнице, одинокий и в смерти, среди чужих людей, на чужой земле. Потом он видел его младенцем с мягким темечком — вот он лежит распеленутый в люльке, подвешенной к этому крюку в потолке, и сучит голыми ножками, а вот ему три годика, он испугался соседской собаки, с криком кинулся ему на грудь, и отец вдохнул в себя упоительный запах детского тельца, чувствуя под ладонью частые удары маленького сердца. Это тело и это сердце теперь мертвы, думал он, читая о том, как друзья Иова спрашивают себя, как и почему страдают невинные люди. Один из них говорит, что страдание — не всегда наказание за совершенные грехи, иногда бог, подвергая самым тяжким испытаниям самых преданных ему смертных, испытывает их веру. И сам бог говорит Иову, что тот напрасно пытается открыть причину своих страданий, так как божий промысел не подлежит толкованию и не доступен человеческому разумению. Эта мысль поразила его еще и тем, что после стольких лет он лишь теперь впервые до конца ее осознал. До этой минуты он не задумывался о сущности бога, воспринимал его по привычке как вездесущую и безликую силу, которая стоит в мире превыше всего. Теперь он увидел его в облике беловласого старца, каким он однажды уже ему являлся, в облике недоступного, безжалостного деспота, который безнаказанно присвоил себе право распоряжаться, как ему вздумается, судьбами людей. Он вспомнил, как этот старец отвел его во сне к Скале и заставлял зарезать своего первородного сына, так же как заставил и Авраама принести сына в жертву. Много раз перечитывал он и эту историю, но и ее осознал лишь в этот вечер. Всесильный бог не уверен в своей силе и правоте, в своей власти над людьми и, дабы навязать им свой культ, не останавливается ни перед чем, губит целые народы. Не уверен он и в тех, кто предан ему всей душой, и посылает им тягчайшие испытания, требует, чтобы они доказывали ему свою веру, жертвуя самым дорогим — своей плотью и кровью. «Что это за жестокий, ненасытный, кровавый бог? — воскликнул Киро Джелебов, не давая себе отчета в том, что он в исступлении говорит сам с собой и ходит по комнате от стены к стене. — Его выдумали люди, так как поняли, что слабы и что кто-то должен оберегать и направлять их. Хорошо, но почему они выдумали такого бога? Он хочет, чтобы люди ему верили, а сам не верит им, хочет смирения, а сам мстит. Надо было выдумать другого бога, этот бог — безбожный бог! Этот заботится только о себе, о своей славе и власти, а людей унижает, чтобы они служили ему и его величали. Иов, Авраам и многие другие им подобные унижены, они утратили мужество, раз они безропотно переносят свои страдания ради того, чтобы угодить его капризам. Авраам — преступник, он с чистой совестью заносит нож над сыном, чтобы доказать свою веру, а что же это за вера, если для доказательства ее надо идти на преступление? Будь он настоящий отец, он принес бы себя в жертву вместо сына или отомстил бы за него. А он готов отдать самое для себя священное, чтобы угодить своему богу и из его рук получить счастье, славу и благоденствие. И я был, как Иов и другие, и я поджимал хвост перед своим мучителем. И тот требовал от меня подчинения и смирения, а сам непрерывно мстил мне за чужие грехи. Он и сейчас мне мстит, притворяясь, будто забыл, сколько зла он причинил моей семье. Мало этого, он же еще и «прощает» мне это зло, «прощает» мне то, что он убил моего сына. Да, это он его убил! Если бы он не прогнал его из страны, не вынудил скитаться и голодать на чужбине, Марчо не заболел бы этой грудной болезнью. Кто знает, через какие мытарства он прошел, пока встал на ноги, какая черная печаль глодала его сердце, как тосковал он по семье, по братьям, по родному краю. И другие мои сыновья остались бы здесь, не скитались бы как батраки по чужим домам, не стыдились бы приезжать в село. Столько лет я плевал себе в лицо, в глазах людей стал тряпкой, а все потому, что боялся смыть с себя позор. Да, только страх был всему причиной, ничто другое. Другое я придумывал, но про себя знал, что это страх…»