Облава на волков - [152]

До восхода солнца они проходили один или два прокоса. Над полем лежала легкая прозрачная мгла, на колосьях сверкали мелкие капли росы, перепела кричали наперебой чуть ли не в ногах у жнецов. Они спешили побольше успеть до жары и работали молча, а за ними вырастали ряды стянутых перевяслами снопов. И когда солнце поднималось на два-три человеческих роста, уже опавшее и яростно раскалившееся, на дороге появлялась телега. Младший, Димчо, погонял лошадей, а мать сидела в телеге, придерживая посудины с едой. Она тоже вставала с первыми петухами и спешила растопить печь, подоить корову и буйволицу, выгнать их в стадо, накормить птицу и, наконец, приготовить еду для работающих в поле мужчин. Пока они подходили, пока умывались, она расстилала в тени скатерть и расставляла еду, приготовленную рано поутру: куриную похлебку, кислое молоко, брынзу, огурцы, компот из кислой сливы или воду с тертым чесноком, сахаром и уксусом для утоления жажды — все это в мисках, глиняных крынках и кувшинах, завязанных белыми тряпками или заткнутых тыквенным листом. Мальчики набрасывались на еду, как оголодавшие волчата, а она брала понемножку, лишь бы не привлекать внимания тем, что сидит в сторонке, скрестив руки, и не сводила глаз с сыновей, потому что только тут и могла ими полюбоваться. Утром они вставали рано, вечером возвращались в темноте, а лето вон оно, уже на исходе, завтра наденут гимназическую форму, и только она их и видела.

— Ты что жмешься, для нас одних, что ли, готовила? — спрашивал Киро, глядя на то, как она, словно бы стесняясь, протягивает руку к еде.

— Вы на меня не смотрите, ешьте, да побольше, жатва сил требует, тяжелей работы нету, — отвечала она. — А я, пока готовила, того, другого попробовала, вот и сыта.

Все ее сыновья были как две капли воды похожи на отца: смуглые, с жесткими черными волосами и сине-зелеными глазами, работящие и сноровистые, как он. Она не смела приласкать их кроме как мысленно или во сне. Даже младшенький уже вывертывался из-под ее руки, хмурился и боялся, как бы старшие не подумали, что его считают ребенком. Мелькали друг за другом жатва, молотьба, Богородица с первой корзиной винограда, и вот уже четырнадцатого сентября рано-рано утром несколько телег везли гимназистов в Варну, Добрич, Провадию. Киро Джелебов провожал троих — старших в Варну, а младшего в Образцовое поместье возле Русе, дававшее среднее сельскохозяйственное образование.

События Девятого сентября застали нас с Марчо в армии. Он служил в Варне, я — в Шумене. Когда мы демобилизовались и вернулись домой, село наше едва можно было узнать, такое там шло брожение. Домашние регулярно сообщали нам в письмах обо всем, что у них происходит, и все же мы были поражены наступившими переменами, и прежде всего кипением политических страстей. До Девятого сентября только несколько гимназистов открыто говорили о своих политических убеждениях, и двое из них попали в тюрьму, наперечет были и взрослые, известные как коммунисты или члены Земледельческого союза, а теперь все записались в разные партии. В селе появились социалисты, члены партии «Звено», радикалы, притом раньше они и не слыхивали о таких партиях, не говоря о том, что не знали их политических программ. Они заседали в своих клубах, принимали решения, набирали или исключали членов, ссорились между собой, ссорились и со сторонниками других партий. Публично перемывалось грязное белье, сводились старые счеты, так что посторонний человек мог подумать, что наши мужики все на ножах друг с другом. Позже, однако, выяснилось, что социальное и классовое сознание выросло у наших мужичков еще не настолько, чтоб им всем перебить друг друга. Подоплекой всей этой политической истерики был страх перед ТКЗХ. Многие надеялись, что, если они вступят не в Коммунистическую партию, а в любую другую, обобществление земли их минует. Если, мол, партия коммунистов обязывает своих членов устраивать общее хозяйство, пусть устраивают на своей земле, а хозяева из других партий будут обрабатывать свою землю, как они это делали до сих пор. Стремясь таким образом себя обезопасить, отцы, сыновья и братья из многих семей вступали в разные партии, продавали землю, переписывали ее на наследников, чтобы уменьшить размеры госпоставок и налогов.

Киро Джелебов был одним из немногих, если не единственным в селе, кто остался в стороне от всяких партий. Если его звали на общесельское собрание, он не отказывался, слушал с начала до конца все, что там говорилось, и шел домой. В селе было с десяток крестьян, которые из-за авторитета своего в глазах односельчан требовали особого подхода. Считалось, что, если эти хозяева заупрямятся и откажутся вступать в ТКЗХ как члены-учредители, они внесут смятение и в души остальных, и наоборот, если они вступят, за ними потянутся другие. Стоян Кралев давал нам указания разговаривать с этими людьми о коллективизации едва ли не прибегая к аллегориям, всячески их обхаживать, улещивать и заверять, что и в общем хозяйстве они, как отличные хозяева, будут пользоваться всеобщим уважением. Киро Джелебов ни единым намеком не давал повода относить его к категории «трудных», но его созерцательное отношение к событиям в эти дни всеобщего возбуждения заставляло нас думать, что вступить в общее хозяйство ему будет нелегко и что он, быть может, никогда на это не решится. С другой стороны, однако, все мы ждали от него какого-то приятного сюрприза, то есть мы надеялись, что, обдумав и взвесив все лучше остальных, он в один прекрасный день, быть может в самый последний день, даже в последнюю минуту, уже на самом учредительном собрании, поднимется из последнего ряда, где он обычно сидел, и молча протянет заявление с просьбой принять его в ТКЗХ. Испытывая к нему такого рода двойственное чувство, Стоян Кралев подробно инструктировал меня, как его обрабатывать и как в конце концов любой ценой привлечь на нашу сторону.