Облава на волков - [151]

Марчо я запомнил с того дня, вероятно, потому, что он единственный из всего класса удостоился не наказания, а похвалы. Учитель Пешо долго и тщательно осматривал его, удивленный, а может быть, и разочарованный тем, что впервые за свою многолетнюю учительскую практику не может воспользоваться правом экзекутора. Он раздел Марчо до пояса, проверил его одежду до последнего шва, но редкий случай чистоплотности был неоспорим, и учитель в конце концов был вынужден поставить Марчо в пример всей школе. В учении, однако, Марчо особенно не блистал, у него не было ни провалов, ни больших успехов, и благодаря своему трудолюбию и прилежанию он переходил из класса в класс с четверками и пятерками[28]. Наша с ним дружба была не совсем бескорыстна, зато взаимовыгодна. Я скоро заметил, что Марчо на уроках заглядывает в мою тетрадку, а на переменах спрашивает про то, что задано к следующему уроку. Я говорил ему что знал, а он оказывал мне мелкие услуги — то ластик даст, то перочинный ножик, который был приторочен цепочкой к его карману. Поздней осенью и зимой бывали дни, когда село тонуло в грязи и снегу. Отцы на закорках переносили нас утром в школу, а вечером домой. Мы брали с собой в торбочках еду и закусывали каждый за своей партой. Марчо приносил на обед кусок брынзы, жареное мясо, колбаску, сливочное масло или брынзу, и я начинал поглядывать на его обед, как он заглядывал на уроках в мои тетрадки. Больше всего меня привлекал его хлеб, обыкновенно горбушка большого, пышного и мягкого каравая с розовой корочкой. Именно из-за этого хлеба я стал более систематически заботиться об учебной подготовке Марчо. Я повторял с ним уроки, помогал выполнять письменные задания, а его меню становилось все более разнообразным и обильным. Он выкладывал угощение на середину парты, предлагал мне брать, что я хочу, и я брал. Так с самого раннего возраста я начал продавать свой интеллектуальный труд, удовлетворяя взамен насущные материальные нужды.

Когда нам подошло время учиться в гимназии, Киро Джелебов сам предложил снять для нас с Марчо общую комнату. «Мальчики привыкли здесь всегда быть вместе, пусть и в городе вместе живут», — сказал он, но его предложение едва ли было продиктовано сентиментальными соображениями, тем более что в гимназию ехали учиться и другие ребята, притом из более зажиточных семей. Он был хозяином средней руки, на нашу семью посматривал сверху вниз, но, видимо, оценил ту помощь, которую я оказывал его сыну в начальных классах, и надеялся, что и в гимназии я буду его «тянуть». Так или иначе, нам нашли комнату, договорились с хозяевами о пансионе, определили, сколько и каких продуктов нам привозить, и Киро с моим братом уехали, а мы с Марчо с этого дня стали гимназистами.

Город как будто не произвел на Марчо особого впечатления, во всяком случае никак не изменил его образа жизни. После первого же учебного дня он обернул все свои учебники и тетрадки в синюю бумагу, приклеил этикетки, расставил их в углу шкафа, после ужина повторил уроки и лег. На следующее утро встал на час раньше меня, почистил ботинки, вычистил щеткой одежду, умылся во дворе у колонки и разбудил меня. И так было все пять лет, что мы вместе жили и учились. Марчо и в гимназии не проявил особых способностей, но ниже четверки не спускался никогда. Как хороший отец поровну распределяет свои заботы между всеми детьми, так и он, словно на аптекарских весах, поровну распределял свое усердие между всеми предметами, так что в его дневниках, а потом и в аттестате о среднем образовании успехи его выражались стройной колонкой четверок. Эта колонка, вся составленная из цифры 4, подобно цепочке из одинаковых звеньев, говорила о посредственности обладателя четверок, но в то же время и о его редкостном постоянстве и твердости духа. И его отец, во всем прочем взыскательный и честолюбивый, не заставлял сына добиваться большего. Когда занимаешься чем-нибудь одним, говорил он, дело само движется вперед и рано или поздно приведет тебя к успеху.

Каникулы, особенно летние, Марчо проводил больше в поле, чем дома, одетый, как и все сельские ребята — в рубаху и постолы, на голове — соломенная шляпа. У Джелебовых было около шестидесяти декаров ухоженной земли, и Марчо, как и его отец, чувствовал себя на этой земле настоящим хозяином. Когда мы были в предпоследнем классе гимназии, его младший брат тоже приехал к нам учиться, а самый младший тем временем кончил прогимназию, так что в семье было четверо полноценных работников. Киро Джелебов мог рассчитывать на любого из сыновей, даже на самого младшего, который не настолько еще окреп, чтобы работать мотыгой и серпом, но смотрел за скотиной не хуже взрослых. На уборке Киро жал с внутренней стороны прокоса, чтобы прямо вести линию, а сыновья шли слева от него, оба скинув «по-городскому» рубахи, загорелые и сильные, точно взрослые мужики. Если накануне не было дождя, все трое оставались ночевать в поле. Ужинали в темноте, расстилали под грушей снопы и мгновенно засыпали. Самый младший, Димчо, с другими ребятами ходил в Преисподнюю в ночное, а утром вместе с матерью привозил в поле еду. Киро Джелебов просыпался ночью по нескольку раз, смотрел на сыновей — кто как спит, определял по звездам, который час, и снова ложился, но спал чутко. Ему снились неясные сны, и в то же время он слышал шумы ночи, улавливал запахи трав, пшеницы и земли. И так, пока из села не доносился первый, еще хриплый и сонный петушиный крик. Он тихо вставал, чтобы не разбудить мальчиков, которые спали крепким и сладким сном, и шел на другой конец полосы надергать соломы на перевясла. На востоке синева неба бледнела, переходила в сиреневый, розовый и, наконец, золотисто-желтый цвет. До тех пор он успевал навить перевясла, и, когда подходил, чтобы положить их под грушу, мальчики, заслышав его шаги, вскакивали, как солдаты на побудке. «Подремали б еще, рано», — говорил он, но ребята споласкивали лица водой из кувшина и брались за серпы. В первые дни на руках у них появлялись кровавые мозоли, по утрам они с трудом разгибали пальцы, но никогда не жаловались, а подшучивали друг над другом, что превратились, мол, в городских белоручек. С самого раннего детства они привыкли трудиться и с патриархальным благоговением относились к родителям, которые, ради того, чтобы дать им образование, обрекали себя на лишения. Дома, в поле или в любом другом месте, как только появлялись их мать или отец, они тут же вставали, никогда не тянулись раньше родителей к еде и не позволяли себе в их присутствии никаких вольностей. Киро Джелебов не докучал им наставлениями о пользе труда, будучи уверен, что кому сколько сил и способностей дано, тот столько к делу и приложит. А они никогда не просили у него ни денег, ни одежды, потому что знали — он даст каждому и вовремя все, что положено. Кровная солидарность рождала взаимное доверие, и в семье их никогда не бывало ни ссор, ни распрей.