Облава - [53]

— Кто ты? — снова спросил Бекич. — Как тебя зовут?

— Неджелькой, а зовут Недой. Из Меджия.

— Ты от Видрича или от Ясикича?

— Нет, из Печа мы пришли, беженцы.

— «Беженцы», — повторил Бекич. — Поглядим, правда ли это!

Он увидел, что женщина беременна, и ему стало жалко не только ее, но все живое, что в муках рождается и замерзает. А уж какие горемыки эти беженцы, которых албанские беги Драги, Црноглавичи и Сефединбеговичи голыми и босыми согнали с насиженных гнезд! Когда он покончит с коммунистами, он устроит облаву и уничтожит всех бегов и албанцев! Почему они держат в своих руках Дечаны, Патриаршию и Косово, когда это исконные сербские земли? Прогонит их к чертовой матери, разведет костры и нажарит мяса, чтобы все эти несчастные беженцы наелись досыта и закружились в хороводе:

Хороводник, гордость наша,

У тебя в руке златая чаша,

Медом чистым чаша до краев полна,

И не сводит с тебя глаз девица-краса.

Почувствовав, что уклонился в сторону, Бекич рассердился.

— Кто знает эту беременную девку? — спросил он.

Ответа он не ждал и удивился, когда Пашко Попович сказал:

— Я знаю. Показывал ей дорогу из Старчева, а она, вишь, заблудилась. И ничего удивительного, в таком тумане может заблудиться и тот, кто думает, что знает дорогу.

— Дорогу куда? — спросил Бекич.

— В Опуч. Рябой Арслан Балемез задолжал им деньги еще до войны, вот они и хотели взять у него хлебом.

— Кто тебе велел показывать дорогу в турецкие села?

— Никто, но когда я могу сделать доброе дело, не во вред себе, я его делаю.

«Молодец, — подумал Бекич, — не во вред себе, но зато на мою голову, совсем рехнулся со своими книгами! Сваливаешь мне на голову лихо с пузом до подбородка, чтобы водила меня за нос по лесу и тащила за собой такую уйму народа! И еще рассуждаешь о добродетели. Ты мне за это заплатишь, я отучу тебя от милосердия и книг! Всякое доброе дело кому-нибудь да в ущерб, а потому — когда тебе приспичит сделать доброе дело, делай его за свой счет! Однажды дьявол обратился в зайца и в тумане завел охотника в глухие горы, где тот и оставил свои кости. Сейчас дьявол, кажется, обратился в эту беременную девку. Наверняка тут замешаны либо черти, либо коммунисты. Почему именно сегодня ее угораздило сюда притащиться? Дух бы из нее вышибить, — он поднял кулак и опустил — нет, не могу. Стыдно убивать бабу, неведомо чью, да еще беременную. Может быть, она действительно беженка, и еще в положении. Нет, пусть идет ко всем чертям. Замерзла, помрет и без моей помощи».

— Слушай, ты, книгочей, — сказал он Пашко, — отведи-ка ее вниз.

— Куда вниз?

— В Тамник, в мой дом. Проверим потом, почему она заблудилась именно здесь и как раз этой ночью. Могла бы забрести в другое место и не водить моих людей по кручам, где сам черт ногу сломит.

Пашко поглядел на Неду, ему показалось, что она походит на овцу, и в то же время он почувствовал, что в ней таится какое-то проклятье. Из-за нее он так и не заснул, как обычно после своих хождений по рекам. Пашко слышал, как она встала, как тихонько вышла из дома, видел через окно, как протерла снегом глаза и ушла. Тогда она впервые напомнила ему одинокую, завороженную злым роком овцу, которая, точно оглушенная, идет прямо на волка, точно зная, где его найти. Час или два после ее ухода он провертелся в постели, стараясь не думать ни о ней, ни о любом другом виде бесчисленных людских бед. Наконец, убедившись, что о сне нечего и мечтать, он встал и пошел в этот ночной поход наперекор какому-то непонятному страху. Сейчас Пашко понял причину своего страха. Женщина не только жертва, она несет в себе и проклятье. В короткое время она заставила его лгать и обманывать так, словно он всю жизнь только тем и занимался. А сейчас эта окаянная баба втянет его в еще большую беду. Наверняка втянет, потому что в здешних лесах она пыталась кого-то разыскать и спасти, но вместо того загубила себя. Если выживет, Бекич или кто другой станет ее пытать, и под пытками она скажет, кто направил ее сюда и кто помог в дороге.

— Почему я должен ее вести? — спросил Пашко.

— Потому что ты знаешь дорогу.

— Другие тоже знают.

— Знают, но не показывают их чужим, не делают добрых дел, как ты.

Пашко скинул с головы шапку. Он хотел попросить освободить его от этой обязанности, но первые два слова, обязательные при обращении к старшему, два обычных слова: «Господин командир», застряли у него в горле и не шли с языка. Он открыл было уже рот, но его передернуло, такие эти слова были лживые и тяжелые, и он не смог выдавить из себя ни звука. «Проклятье, — заметил он про себя. Приведись сказать что-нибудь другое, у него хватило бы голоса даже крикнуть. — Злая Нечисть не дает — играет со мной, как вздумается, и непрестанно заставляет меня покоряться. Она на все способна. Способна выкинуть что-нибудь и похуже, унизить, все может. Напрасно я мучаюсь и сопротивляюсь, напрасно было бы и просить, если бы я и мог просить».

— Ступай, чего ждешь, — сказал Бекич.

— Как же я ее поведу, если она идти не может?

— Не может, вдарь как следует, вот и пойдет.

— Не могу взять греха на душу, не бью я слабых, не могу.

— Не можешь взять на душу, взвали на спину и неси.