Облако возмездия - [10]

Он вышел в тамбур вагона и, прижавшись руками к стеклу, сквозь окно переходной двери посмотрел назад. Ну, понятно, ведь вагон в составе располагался последним. Довольно далеко увидел нависший над путями тот самый переходной мостик, и, еще дальше, за ним, станционные строения. Название станции так же нельзя было прочесть, хотя большие синие буквы на карнизе здания различались. Но — не под таким углом.

Вырвавшись из-под пешеходного моста, налетел сумасшедшей торпедой очередной скорый поезд. Торпеда прошла мимо, прогрохотала, и Нетрой подумал, что теперь даже не знает, благо ли это? А, может, было бы лучше, чтобы она попала? В цель? Чтобы все сдвинулось с мертвой точки и уже пошло своим чередом хоть куда-то? Господи, что за ерунду он думает? Как только такое может в голову прийти? Главное, откуда?

Феликс вернулся в вагон, но, уже стоя на пороге своего купе, решил проверить еще кое-что. Он прошел дальше, в противоположный конец, на ходу отметив, что храп, слышанный им ранее, прекратился. Во всем вагоне воцарился покой — только он один бродил вдоль него, не зная, за каким чертом.

Едва открыв дверь в передний тамбур, он замер на месте, буквально пораженный увиденным. Их вагон-люкс был не только крайним вагоном в составе, но и единственным. И, да, он стоял в тупике. Причем тупик виделся впереди классический, с горкой земли, загнутыми рельсами и приваренными к ним вагонными буферами. Тарели матово поблескивали, предупреждая о неминуемой и жесткой в случае наезда амортизации. Преодолев момент оцепенения, он шагнул вперед и, как в противоположном конце вагона, ощупал стекло ладонями. Тактильные ощущения подтверждали, что глаза его, скорей всего, не обманывают. По инерции еще он подергал дверь за ручку, но она не поддалась. Заперта.

— Та-ак, — только и смог выдавить из себя Нетрой. Верней, само выдавилось, — как и неприятный пот, брызнувший сразу из всей поверхности его большого тела, особенно обильно на плечах и икрах, под коленками. Верный признак и показатель того, в каком затруднении оказался наш сетератор.

Феликс вернулся в купе. Сев к окну, он несколько раз похлопал себя по ляжкам, пощупал их сильными пальцами, потер, потом сложил руки перед собой в замок, и, постукивая периодически тем замком по столу, стал думать. О чем следовало подумать, имелось в избытке.

Вот не нравилась ему эта история. Как хотите, а не нравилась. И не то, чтобы происшедшее пугало, — нет, не пугало. Но, по крайней мере, вызывало тревогу. И уж точно раздражало. Чего греха таить, не любил он, когда что-то шло не так, как планировалось изначально. Да, понятно, что жизнь подбрасывает ситуации, который нарочно не придумаешь, и что писатель должен благодарить судьбу за такие подарки, но… Ну его куда подальше! Не любитель он таких внезапностей. А любитель, как раз наоборот, чтобы все шло по плану. Вот должен он сейчас ехать на свой турнир по покеру, так и должен ехать, а не торчать в неизвестной точке на карте и гадать, что произошло и когда это кончится. А он теперь сидит и именно гадает. Без чаю, между прочим, и без кофе. Кстати! Он протянул руку и пощелкал выключателем светильника в изголовье дивана — безрезультатно. Что и требовалось доказать, констатировал он с горечью. Что оставалось в такой ситуации делать? Оставалось ждать, когда она сама каким-то образом разрешится. Да вот хотя бы когда господин Клер проснется. Уж он-то должен что-то знать! Или, по крайней мере, знает, у кого узнать можно.

Нетрой откинулся на спинку дивана и, сложив руки на груди да прижав к ней бороду, стал ждать пробуждения Борисфена Нифонтовича. Мимо с завидной регулярностью проносились поезда, как встречные, так и попутные, свидетельствуя о том, что Магистраль жила обычной напряженной жизнью. Из которой их выкинуло неизвестной силой и неизвестными обстоятельствами, превратив в своеобразный камень на берегу реки, мимо которого протекают и время, и жизнь, и все-все-все. Не хотелось бы, чтобы их окончательно занесло здесь песком. В общем, мысли в голове роились мрачные, и больших усилий стоило ему удержать себя в руках, на краю разумности, не позволить сорваться в пучину черной мизантропии. Что было возможно — он знал свой норов. Если это случится, мало никому не покажется. Что, честно, не хотелось. Тем более, в присутствии прессы. Потому и старался не давать характеру волю.

Прошло не меньше часа, а то и больше, когда, наконец, сдержанно прогрохотала дверь соседнего купе, и из него кто-то вышел. Так же сдержанно и глухо дверь закрылась. Следом послышался звук открываемого в коридоре окна, тоже приглушенно-растянутый, благодаря чему Феликс уверился, что вышедший — сам Борисфен Нифонтович. Осторожничает, дабы не потревожить утренний сон своей Клеропатры.

Феликс прогнал оцепенение, в которое медленно, но уверенно, погружался, рывком поднялся и вышел из купе. И действительно, встретил там господина Клера. Тот оторвался от окна, оглянулся навстречу писателю, и, судя по всему, не удивился.

— Тоже не спится? — спросил, протянув теплую сухую ладонь для рукопожатия.

— Давно не сплю, — зафиксировал свое утреннее первенство Феликс.