Облака над дорогой - [53]

Вдруг какой-то живой человек закричал нам с кладбищенского берега:

— Эй, на «Магнолии»! Вертайте назад, перевернуться хотите, что ли?

Потом с правого берега, с огорода на острове Голодав, тоже кто-то закричал:

— Эй, на «Морже»! Куда к морю претесь, дураки! Там волна сильная!

Но мотор работал хорошо, и вскоре мы вышли в Маркизову лужу, в залив. Здесь действительно шла сильная волна. Ветер дул толчками и гнал валы с белыми гребнями. Когда мы миновали Вольный остров, впереди уже ничего не было. Только море в белоголовых валах. Там, где полагается быть Кронштадту, висели серые полосы — шел дождь. Ветер нарастал. Нас подбрасывало, раскачивало, но мотор работал хорошо.

— Ты любишь море? — спросила вдруг меня Маргарита.

— Люблю, — ответил я.

— Вообще любишь — а сейчас?

— И сейчас. Сейчас тоже неплохо.

Она сидела на носовой банке, лицом ко мне. У нее был очень независимый вид. Я смотрел на нее и думал, что с ней мне в этом бурном заливе не страшно, хотя, если что случится, меня она не спасет, а наоборот, я ее буду спасать.

— Коля, давай к Лахте повернем, — сказала вдруг Маргарита. — А потом — домой. Мне что-то холодно становится.

Маргаритин брат нажал на румпель, шлюпка сразу повернулась левым бортом к ветру и очутилась в ложбине между двумя волнами. Толстая, темная волна не спеша перевесилась через борт и плюхнулась в шлюпку. Шлюпка сразу осела, ногам стало холодно. Я начал вычерпывать воду, но толку от этого было не много.

— Ты, Коля, слишком круто повернул, — мягко сказала Маргарита. Она сняла туфельки и положила их возле себя.

Маргаритин брат молча стал выправлять курс. Теперь мы шли кормой к ветру. Волны догоняли шлюпку и переваливались через корму. Мотор работал честно, но ему трудно было тащить шлюпку с людьми и водой. Это был старательный, но слабый мотор, и вскоре он заглох. И тогда волны и ветер стали вертеть и крутить нас, а мы ничего не могли сделать. Весел у нас не было. Шлюпка все больше наполнялась водой.

«Теперь мне в голову должны идти какие-то красивые мысли, — подумал я. — Я должен думать что-то благородное и необыкновенное». Но в памяти у меня почему-то вертелись стихи сочинения дяди Бобы — из тех, что он вывешивал дома на стену:

«Сегодня имеем капризы

и многого хочем достичь.

А завтра случайно с карниза

по черепу трахнет кирпич.

Сегодня имеем зарплату

и в бане кричим: „Поддавай!“,

а завтра, быть может, к закату

на нас наезжает трамвай.»

Я силился вспомнить продолжение этого бодрого стихотворения, как будто от этого зависело наше спасение. Но никак не мог вспомнить. У меня было такое чувство, будто я держу хвост ящерицы, а сама она ускользнула.

— Вспомнил! — сказал я вдруг. — Вспомнил!

— Что ты вспомнил? — испуганно спросила Маргарита.

— Вспомнил! — повторил я и забормотал стихи дяди Бобы:

«Сегодня имеем мы булки

и платим за даму в кино,

а завтра на водной прогулке

пойдем утюгами на дно.»

— Какая-то чепуха, — торопливо и невыразительно сказала Маргарита. — Шлюпка тонет, а ты несешь чепуху.

И действительно, шлюпка пошла ко дну. Но, вопреки прогнозу дяди Бобы, мы остались на плаву, побарахтались на месте и поплыли к берегу. Маргарита плыла в середине, а мы с Колькой — справа и слева от нее. Берег был далек, плыть в одежде нелегко. В ложбинах между волнами вода казалась совсем черной, чувствовалась ее беспощадная глубина. Впереди виднелась полоса желтой воды — отмель. Мы понимали, что нам надо скорее доплыть до отмели, иначе нас унесет течением — и тогда нам крышка.

— Ну, как ты? — спросил я Маргариту.

— Я ничего, — отфыркиваясь, ответила она. — А ты?

— Я ничего, — ответил я. — А как он?

— Он тоже ничего, — ответила Маргарита.

Мы доплыли до отмели и встали на дно. Обычно здесь было совсем мелко, а теперь по грудь. Волны шатали нас и били в лицо, а некоторые, самые нахальные, перекатывались через наши головы. Мы замерзли и не знали, что же будет дальше. Отмель была совсем небольшая, между ней и берегом опять шла глубина с сильным течением.

— Надо все-таки к берегу плыть, — сказал я. — Что же нам тут стоять.

Колька закивал головой, соглашаясь со мной, но Маргарита сказала, что она не доплывет.

— Мы же тебя будем поддерживать, — сказал я, и Колька утверждающе помотал головой.

— Нет, я все равно не доплыву, — грустно сказала Маргарита. — Я уж знаю.

Мы остались на отмели, а вода между тем прибывала. К тому же начали плыть дрова — где-то, видно, смыло склад. Поленья плыли, глупые и бесчувственные, волны швыряли их как попало. Недаром говорят: глуп как полено! Мы с Колькой выбрали по чурке подлиннее и защищали ими Маргариту и себя от остальных чурок. А они все лезли на нас, норовя стукнуть по голове. У Кольки из носу шла кровь, у меня вся голова была уже в синяках. Потом дровяное стадо прошло, а взамен его поплыл на нас всякий мусор — какие-то разбитые ящики, доски, щепки. Приплыла и дохлая собака, которую унесло с какой-то свалки. Дохлая собака долго моталась возле нас и один раз даже перекатилась через наши головы. Затем ее унесло, а у нас началась тошнота, нас всех прямо выворачивало наизнанку из-за этой дохлой собаки. Но потом, когда нас перестало тошнить, нам стало еще хуже, потому что теперь у нас уже не оказалось никакого дела. А стоять без всякого дела и ждать неизвестно чего — это самое плохое.