Облака над дорогой - [22]

Я замялся. Вдруг ответишь «здоров» — ухи не дадут, скажут: «Ты здоров, так сам рыбки налови». А ответишь — нездоров, так скажут: «Тебе уху вредно есть». Поэтому я ответил дипломатически:

— У меня корь была в детстве, а сейчас ничего.

— Ну, ешь, ешь!

Потом меня положили спать на брезент и накрыли чем-то. Сквозь сон я помню, кто-то подошел ко мне и еще набросил на меня какую-то одежду, чтобы было теплее.

Когда я проснулся, все были уже на ногах и собирались уходить. Звали и меня с собой, обещали устроить в детский дом, но я отказался. Я хотел в Москву.

Как выяснилось, эти люди были строители — железнодорожники, они строили или собирались строить железнодорожную ветку, которая должна была пройти верстах в десяти отсюда; сюда же они приехали в лодке на рыбалку. Я простился с ними, на дорогу они дали мне буханку хлеба и два больших куска сахара.

Больше я не встречал этих людей, но я помню их и желаю им добра.

Таинственная избушка

И вот я снова шел по береговому песку. Идти было легко, я отдохнул за ночь и был сыт. Все было хорошо, но погода хмурилась, с севера надвигались тучи. Приближалась гроза, последняя осенняя гроза.

И река потемнела, и все затихло кругом, как всегда бывает перед грозой. Лес стоял черный, сплошной, все деревья будто сдвинулись, стали вплотную одно к другому, как стадо перед волком.

Гроза пришла. Над землей и водой гремел гром, скрещивались и ломались молнии, ливень хлестал по реке, по лесу, по дереву, под которым стоял я.

Хорошо смотреть на ливень из окна, еще лучше бежать под ливнем к дому, не выбирая дороги, весело шлепая по лужам; но плохо в ливень путнику. Хоть я и под деревом стоял, но все равно вымок до нитки и весь дрожал от холода. Ни к селу ни к городу вспомнилось, что на Последней улице про Португалова говорили, будто он никогда не ходит в баню, так как цыганка ему нагадала: твой дом сгорит в то время, когда ты будешь мыться в бане. А дождь все лил, лил, хоть гроза и кончилась. Надо было продолжать путь.

И я пошел, пошел быстрым шагом, чтобы согреться на ходу. Не тут-то было: чем дальше, тем холоднее мне становилось.

Так прошел я часа три-четыре и вдруг почувствовал, что вся усталость вернулась ко мне, будто ночью и не отдыхал. А дождь все лил; теперь он был мелкий, тихий.

Хотелось лечь, закрыть глаза. И я на секунду закрыл глаза, и тогда меня сразу закачало, земля словно вырвалась из-под ног, я чуть не упал — и побрел дальше. Теперь мне стало жарко, но в то же время я так дрожал, что зуб на зуб не попадал. Какая-то сонная легкость вошла в тело, это ощущение даже не было неприятным, однако я понял, что захворал.

Так я прошел еще часа два. Дождь перестал, лишь ветер дул толчками, раскачивая деревья; но теперь мне было безразлично, холодно или тепло кругом. Я шел словно в иной атмосфере, словно окруженный невидимой броней; все, что было кругом, огибало, обтекало меня; хоть пулей стреляй, и та, казалось бы, обогнула меня в своем полете. Уже и прошлое и настоящее были для меня как сон, они слиплись, сплавились. Я чувствовал, что нужно идти, иначе будет хуже. Вдруг я увидел лодку, причаленную к берегу, и женщину возле лодки — и прошел мимо, потому что мне подумалось, что это только кажется. Но женщина окликнула меня:

— Что с тобой, парнишка?

Я остановился и молча смотрел на нее. Это была пожилая женщина в вязаном сером платке. В руках она держала снаряд, так мне почудилось тогда. Она завернула снаряд в какую-то тряпку и осторожно, чтобы не взорвался, положила на дно лодки. «Взорвется сейчас», — лениво подумал я. И мне было все равно, взорвется или нет.

— Да ты совсем болен, парнишка, — проговорила женщина. — Идешь-то куда?

— На пристань, — сонно ответил я.

— Где же тут пристань? Ты не в ту сторону идешь. Откуда сам-то?

— Оттуда… — я хотел махнуть рукой, показать, откуда иду, но рука поплыла не в ту сторону, я закачался и едва не упал.

— Не дойти тебе такому, — проговорила она и схватила меня за руку. Потом опасливо огляделась вокруг и спросила: — Ты один?

— Один, — сказал я.

Она повела меня за руку по узкой тропке. Долго вела или нет, не помню, но вот в сумерках показалась в лесу избушка, совсем маленькая, вроде баньки, и запахло чем-то странным — не разберешь, приятен был этот запах или противен.

«Кажется, так у тетки в гостиной по праздникам пахло», — смутно вспомнилось мне, и я хотел вырваться из рук женщины.

Но из двери избушки вышел мужчина с бородой, в черной фуражке.

— Кого ведешь? — зло спросил он у женщины. — Чего ж не уехала? Четверть-то не разбила, чего доброго?

— Мальчишка захворал, — ответила женщина.

— Мальчишка? А тебе какое дело? Откуда он взялся?

— Да захворал он, с ног валится.

— Затвердила: «захворал», «захворал»…

Слова спорящих долетали до меня, независимо от движений их губ и жестов. Бывает порой, что в звуковой киноленте звук не совпадает с речью и движениями актеров — или отстает от них, или опережает, — вот и тут так было. Я стоял, держась за ствол дерева, чтобы не упасть, и мне было все на свете безразлично.

Но вот женщина оторвала меня от дерева, повела в избушку. Здесь было почти темно.

— Согреться ему надо — вот что, — сказал мужчина подобревшим голосом и налил чего-то в жестяную кружку. — Пей, — сказал он, — лучше будет, — и сунул мне кружку в руку.