Обитель - [70]

– На, – говорит, – смотри на себя красивую!

У дочери глаз нет, не видит она себя. Кричит, воет, у мужика из рук вырывается. Он ее и пустил. Упала дочь в воду, стала задыхаться, воду глотать. А сама слепая, не знает, что вода это. Стала молить о пощаде, и Господь сжалился, обратил ее снова девицей и на берег выволок.

Мужик ее по одной щеке ударил – левый глаз у нее и раскрылся. По правой ударил – правый раскрылся. Смотрят глаза здоровые, не земляные и нигде отражения не ищут. Поняла дочь, что не на себя – на отца смотреть нужно, и больше никогда ему не перечила.

В дверь постучали, и Вера выпрямилась, поморгала. Сидевшая рядом Мишка качнула головой:

– Открой.

В коридоре стоял Микко с пакетами. Лицо фотографа озаряла счастливая улыбка.

– Что такое? – спросила Вера, пропуская его внутрь.

– Элю выпустили. – Он поставил пакеты перед Миш-кой. – Она сейчас сюда едет.

Полчаса спустя ели уже вчетвером – точнее, ели Элеонора, Микко и Вера. Мишка заново пересказывала свои ночные приключения.

– Я поеду в епархию, – сказала Элеонора, когда Мишка наконец закончила. – Зайду туда, возьму книгу, выйду. Я там была один раз с командой, знаю, где кабинет. Мы там записывали небольшой репортаж. Вот только книги на столе не было, я бы помнила.

– Будем надеяться, что далеко ее митрополит не убирает, – сказала Мишка. Она все сильнее переживала о том, что весь план строится на значимости книги, о которой она слышала только от одного человека. Книги могло не оказаться в кабинете, а могло быть и так, что в книге не окажется нужной информации.

– А охрана? – спросила Вера. – И сам митрополит. Вы думаете, он пустит вас к себе?

– Микко, – повернулась к фотографу Элеонора, – ты мне нужен. Нужно будет дернуть пожарную сигнализа-цию.

Микко замотал головой. Вера хотела сказать, что легко дернет сигнализацию, но Мишка сжала ее здоровое плечо. Вера глянула на нее и промолчала.

– Микко, – Элеонора посмотрела на фотографа очень строго, – ты понимаешь, насколько это важно?

– Нет, – сказал Микко. – Я не очень понимаю.

Теперь уже молчали все. Микко хотел еще что-то добавить, потом просто покачал головой.

– Значит, поеду одна, – сказала Элеонора. – Только нужно домой зайти, переодеться.

Микко догнал ее уже на улице. Шел, понурив голову, и говорить ничего не стал, но Элеонора и так его поняла. Хлопнула по плечу. Чувствовала она себя превосходно.

На улице было хорошо, холодно. Снег сегодня не шел, но и не таял тот, что выпал вчера. Вечерняя улица блестела инеем.

Шли быстро, ни о чем не разговаривали. Микко угрюмо пинал асфальт, а Элеонора, наоборот, весело глядела по сторонам и пыталась вспомнить, где висит оставшееся от мамы платье в большие бордовые цветы. То ли в шкафу с остальной одеждой, то ли на антресолях, с тканью для шитья. Сама Элеонора платья никогда не носила, а для проникновения в епархию нужно было одеться прихожанкой. Это означало платье, пальто и платок. С платком тоже она еще не определилась, хотя тут выбор был больше – из давнишней поездки в Турцию она привезла себе три, и еще несколько остались с разных городских ярмарок. Элеонора с усмешкой посмотрела на Микко, подумав о том, что если попросить фотографа помочь ей определиться с платком, то он может случайно броситься на нее с ножом. Он и так явно уже жалел о принятом решении.

Элеонора сунула руку в карман за сигаретами и снова наткнулась на белые таблетки. Хотела выбросить в урну, потом не стала. Она не могла точно сказать, зачем бы они могли ей пригодиться, но все же ссыпала обратно, пощелкала пальцами у Микко перед носом.

– Сигареты есть? – спросила она. Микко молча вытащил из кармана распечатанную, но полную пачку. – Спасибо. – Элеонора закурила. – Спасибо, что решился.

– Не за что, – буркнул Микко. – Все равно потом вместе работать. Так хоть сядем вместе.

– Я уже посидела, – сказала Элеонора. – Не рекомендую.

Микко ничего не ответил.

Дома она нашла платье, подобрала платок. Прошлась по квартире, полной грудью вдыхая знакомый запах. Вроде бы уехала отсюда всего вчера утром, а казалось – будто месяц не была. Микко все это время прождал в коридоре. Нервным он не выглядел – наоборот, будто бы даже приободрился. На Элеонору в платке взглянул без удивления. А вот сама Элеонора, посмотрев в зеркало, вздрогнула. В низко затянутом платке, в старом пальто она была похожа на любую из женщин, приходящих на праздники в городские церкви. Было странно чувствовать, что от них она отличается только одеждой.

Вера и Мишка лежали рядом – Мишка на боку, лицом к окну, а Вера за ней, чтобы обнимать соседку, уткнувшись носом ей в плечо. Вера переживала: день вышел очень длинный и нервный. Она чувствовала облегчение, усталость, страх, даже ужас, непонимание и неприятную горечь. Сердце билось очень сильно, глаза закрывались, будто сами. Пока все равно нужно было ждать Элеонору и Микко – и Вера позволила себе задремать.

Мишка держала соседку за руку, чувствовала рядом ее тепло и думала только о девочке, с которой разговаривала ночью. С того разговора прошло уже много времени, но только сейчас Мишка позволила себе по-настоящему проститься с Евой. По лицу текли слезы. Мишка старалась лишний раз не шмыгать носом, чтобы соседка не заметила. Это было горе личное, свое. Горе по нарушенному обещанию, данному Евиной сестре, горе по ребенку, которому просто очень хотелось снова повидать сестру. Мишка уже решила, что молитву по девочке прочитает завтра, когда все дело будет закрыто. Нужно было пойти в церковь, поставить свечку, прочитать молитву перед ней.