Обида - [14]

«Я, как всегда, — на высоте. На этом знаменитом пригорке. И, как всегда, забываю спуститься. Значит, Арефий тоже там был?» Он улыбнулся:

— Кто бы спорил? Но пианист ведь не виноват.

— Как посмотреть, — протянула Ксана.

Они давно миновали центр, окраину с домами-скворечниками, а впереди перед ними стелилась унылая длинная дорога — не на чем глазу остановиться.

Но Женечку Грекова не привлек бы и более живописный пейзаж. И он на сей раз не занимал себя привычной игрой — гаданьем о тех, кто жил здесь со дня своего рождения, кто здесь когда-то взрослел и старился, не думалось ему и о нынешних, о том, как они надеются, маются, как строится и плывет их жизнь. Все мысли были обращены к его провожатой, шагавшей бок о бок. Эта опасная опекунша все крепче притягивала его — и своим дерзким большим лицом, и низким голосом, и своей статью, даже ее неспешный шаг воздействовал непонятным образом. «Черт знает что», — подумал Женечка.

Он походя бросил осеннюю фразочку о том, как быстро проходят дни, точно они куда-то проваливаются — так легче казалось узнать о существенном.

— А, кстати, кем вы, Ксаночка, будете?

Она сказала:

— А кем дадут.

Он понял, что тема эта больная, но все же осторожно спросил, чем занята она сейчас.

Она сказала — ничем особенным и говорить об этом скучно. Ушла с одной дурацкой работы, ищет другую, а чем она лучше? Похаживает в вечернюю школу, «нерегулярно», никак не развяжется, да если и кончит — толк невелик. Проще сказать, тоска зеленая.

— Здесь у меня нет перспективы.

— В Москву не стремитесь?

Она поморщилась.

— Нет, не стремлюсь. Что мне там делать? Таких, как я, там рупь за ведро.

Греков покачал головой.

— Не ваши слова.

— А чьи же еще?

— Не ваши. Вы себе цену знаете.

Она сказала:

— Знаю, конечно. Думаете, совсем беспородная? Я, Жека, профессорская дочь. Что, не похожа?

— Ну почему же? — пробормотал он неуверенно.

— Не притворяйтесь, вежливый Жека, — сказала Ксана. — Я не похожа. И никаких переживаний. Мать — медсестра, а папа — профессор.

Женечка Греков сказал:

— Я понял. Житейское дело. Служебный роман.

— Нет, Жекочка, вы не угадали. Он был археолог, в земле копался. Он находился в командировке, совсем как вы, и поймал здесь вирус. А может быть, вирус его поймал. В общем, лежал профессор в больничке и в благодарность за заботу взял да слепил медсестре ребеночка. Тут и командировка кончилась.

— Вы, что же, с ним после не познакомились?

Она, словно нехотя, сказала:

— Мать у меня гордая женщина. А я — в нее. Но, может, когда-нибудь… Охота сказать ему два словечка.

Она коснулась пальцем горбинки и неожиданно рассмеялась:

— На память оставил.

Греков сказал:

— А вам — к лицу.

— На самом деле?

— Профиль маркизы.

— Спасибо, Жекочка. Очень вы вежливый. Удивительно даже — с такой вашей вежливостью и целы еще.

— Я — друг народа, — сказал он, стараясь попасть ей в тон. — Ему на меня обижаться не за что.

Она снисходительно протянула:

— С народом дружбу вести нельзя. Народ у нас щетинкой зарос. И по характеру — недоверчивый. Поэтому, Жека, не расслабляйтесь.

— А вы — суровая.

— Я — внимательная.

Он так и не сумел разобраться — сочувствует или остерегает?

— Мы уже близко. Не устали? — спросила Ксана.

— Совсем не устал.

Унылое пространство иссякло. Теперь их с обеих сторон обступали высокорослые дома пыльного охряного цвета.

— Микрорайон, — сказала Ксана, — здесь больше заводские живут.

— Скучно им, должно быть, тут жить, — буркнул, не удержавшись, Женечка. — Хоть бы покрасили эти стены.

— Где же им жить? — откликнулась Ксана. — Если завод и кормит и поит.

И вновь усмехнулась:

— Больше поит.

Справа возник тощий лесок.

— Вот и зеленое наконец, — обрадованно заметил Греков.

Она улыбнулась:

— По лесу соскучились? Это наш Минаевский лес. В Заречье, где вы вчера прогуливались, — Казачий, а с этого краю — Минаевский.

Напомнила, что за ним послеживают. Народ у нас щетинкой зарос. Не расслабляйтесь, совет по делу.

Однако он скрыл свою досаду. Лишь показал глазами на лес:

— Мало чего от него осталось.

Она согласилась:

— Уж это точно. Всего ощипали, как повар — птицу. Привыкли хватать что рядом лежит. Вода и деревья умнее нас. Чувствуют, что беда приближается. Шла я недавно по бережку. Ветла-великанша жмется к реке просто изо всех своих сил. Не потому, что в пойме разборчива, — она у воды защиты ищет. Боятся нас. Мы их напугали. И землю, и зверя, и волну.

То смутное, тоскливое чувство, которое поселила дорога, теперь переросло в раздражение. Лес-то могли бы и пощадить! Еще одной тайной стало меньше. Поставили коробки домов, на островках, среди узких просек жмутся березки и старые липы, словно оставленные случайно, по чьей-то забывчивости и недосмотру. На дальней опушке Греков увидел вытянутое одноэтажное здание, чем-то похожее на ангар. К нему примыкало плохо ухоженное, кочковатое футбольное поле с воротами без положенных сеток.

Женечка снова не удержался:

— И что, здесь играют?

Ксана сказала:

— Конечно, играют. Желающих много.

— А что там за дом?

— Это спортбаза. Туда нам и надо. Вот и пришли.

Женечка скучно оглядел сбитые по углам крылечки, точно зарывшиеся в песок, облупленные, немытые стены, изгвазданные всякой мазней. Ксана, как будто что-то услышав, сухо сказала: