Обезьяна приходит за своим черепом - [118]

Курт, очень довольный всем, смешливо оглянулся по сторонам, ища сочувствия, увидел стоящего сзади солдата и подмигнул ему одним глазом.

— Видишь, как распалилась, чуть не заплакала... А за что? Разве я что непотребное написал? У меня же ни одного ругательства нет. Я только предложил: купит — так купит, а нет — так и до свидания, я другого найду.

Солдат покачал головой и посоветовал:

— А ты бы, милый, верно, шёл, пока хозяина нет, а то придёт, раскричится, да ещё, пожалуй, в полицию стащит. Ты, смотри же, ему всю книгу запакостил.

— Я не запакостил, я дело предложил, — холодно ответил Курт и отвернулся от солдата.

Но тут пришёл улыбающийся хозяин, очень вежливо поздоровался с Куртом и почтительно спросил:

— Это, очевидно, вы продаёте красный череп?

Курт торжествующе повернулся к старушке:

— Ну что, мать? Видишь, что значит культурный человек! У него всё по-деликатному, без шума, без крика. Ну, как с таким дорожиться? Есть, есть у меня череп, — успокоил он хозяина. — Как я обозначил, так всё у меня и есть. Постойте-ка, — и он положил сумку на стол и стал её расстёгивать.

— Так, может, пройдём ко мне? — любезно и серьёзно предложил хозяин и сунул книжку с записями себе под мышку. — Там вы мне всё и покажете. Он у вас с собой?

Они прошли через длинную стеклянную галерею, зловеще освещённую красными лампами и факелами — зал инквизиции, — и поднялись по винтовой лестнице в комнату, заставленную стеклянными шкафами, из которых глядели на посетителя головы знаменитых преступников двух столетий, и зашли в служебный кабинет хозяина. Тут Келлер запер дверь и повернулся к Курту. Наступила короткая пауза. Каждый разглядывал друг друга.

— У льва одного глаза нет, — сказал Курт, улыбаясь. — Это может не понравиться военной комендатуре.

— Я всегда стою на страже её интересов, — быстро, в один вздох, выпалил Келлер. — Ах, я даже не предложил вам сесть! — Он дотронулся до спинки огромного кожаного кресла. — Будьте любезны, пожалуйста. Курите? Курите, пожалуйста, вот папиросы.

— Спасибо, — ответил Курт и сел. — Вот пришёл посмотреть, как вы живёте. — Он обвёл комнату взглядом. — Ну что ж, мне кажется, всё в порядке.

— Да? — Келлер резко пожал плечами. — По-вашему, это порядок? Плохо, если вы на это смотрите так, только и могу сказать. Вы моё письмо получили?

— Ещё неделю тому назад, — ответил Курт ласково и положил ему ладонь на руку. — Слушайте, и вы тоже сядьте и перестаньте волноваться! Вот так! Ваше письмо мне кое в чём не понравилось. Волнуетесь много. Больше, чем надо.

Лицо Келлера сразу стало возбуждённым и замкнутым.

— Больше? — сказал он, сдерживаясь. Встал, подошёл к пальме, стоящей в кадочке посередине кабинета, и начал поправлять её ветви. — Вот вчера, например, у меня в кабинете был немец, военный комендант города, — сказал он вдруг, оборачиваясь к Курту. — Сидел он в том же кресле, что и вы, и курил сигареты, а в ящике стола...

— А со мной немцы в одном доме живут, — добродушно ответил Курт и весело ударил слегка рукой по подлокотнику. — Понимаете, коллега, очень правильно живут — спят, едят, пьют шнапс, гуляют, по прямому проводу связываются с Берлином. А у меня тоже в столе планы и документы. Так что будем делать? Отказываться от работы? А? — Он так прямо и неотступно глядел в лицо магистру философии, что тот наконец отвёл глаза и опять повернулся к пальме. — Или я менее осторожен, чем вы?

— Я этого не говорю, но... — ответил Келлер, возясь с веткой.

— Ну, тогда, может быть, менее опытен? Ах, тоже нет? Тогда менее труслив, может быть?

— О! — взорвался наконец Келлер и бросил пальму. — Вы мне говорите о трусости! Вы! Вы же отлично видите, на каком вулкане я обречён танцевать!

— Вижу, вижу, — успокоил его Курт. — Всё отлично вижу. Вот я и пришёл поблагодарить вас и сказать, что вы по-настоящему молодец. Но только не надо нервничать! Поверьте, я много трусливее вас и поэтому если на что-нибудь иду, то потому, что считаю: вот это-то и есть самое безопасное, всё остальное ещё хуже, а чаще всего и много хуже.

Он помолчал.

— Вам в гестапо приходилось когда-нибудь сидеть? — спросил он вдруг.

— Странный вопрос! — хмуро улыбнулся Келлер. — Я же разговариваю с вами — значит, не сидел.

— А я вот сидел, — резко ответил Курт и посмотрел ему в глаза. — Меня даже травили в газовой камере, а вот я тоже разговариваю с вами. Значит, я больше вас знаю, с чем вы имеете дело, и больше вас боюсь провалить его. Вы улавливаете разницу? «Я боюсь провалить дело», — это совсем не то, что «я боюсь».

— Вполне, — кивнул головой Келлер. — Я тоже боюсь провалить дело.

— Но это же совсем другой разговор, — отозвался Курт. — Так, значит, и будем разговаривать о деле, которое мы оба боимся провалить, а поэтому и не провалим. Вот вы сказали: «Был военный комендант и курил сигареты». Ну, а ваших-то людей у вас за это время было много?

Келлер слегка усмехнулся и кивнул головой на книгу.

— Да вот же книга перед вами же, смотрите сами. Но экстренное сообщение было только одно. — И, перевернув страницу, Келлер ткнул ногтем в подпись, сделанную анилиновыми чернилами: «Ваш покорный слуга, старый учитель католической школы».