Обезьяна на мачте - [75]

Я тогда быстро достиг дна, глубина была плевая, не глубина, смех один. И мне, водолазу с многолетним стажем, она казалась детской. Мысли мои все еще были наверху, передо мной маячило восторженное лицо фотографа, которого я, конечно же, ошеломил своим водолазным искусством. Я привычно ощутил толчок ногами о грунт, услышал, как сильнее зашипел воздух в шлеме, нагнав меня по шлангу, знакомо стала раскрепощаться грудь, сжатая скафандром при падении.

Прежде чем пойти к барже, я повернул туда, где всегда сидел Парамон. Он бился в конвульсиях, стараясь перевернуться на брюхо, но какая-то неведомая сила опрокидывала его то на бок, то на спину.

— Эй! —обрадованно крикнул я в телефон. — Тут Парамон!

— Ври! — отозвался водолаз. — Живой?

— Живой! Оглушенный он.

Я попытался помочь пинагору, но он выскользнул из грубой водолазной рукавицы, и я никак не мог его удержать и перевернуть на брюхо. Видимо, почуяв мои намерения, Парамон вновь затрепыхался в отчаянных усилиях и сам принял нормальное положение. Я обрадовался — не все потеряно! Осторожно подвел под него руку. Парамон не двинулся, он не испугался моей руки, а может, ничего не соображал. Он же был контуженый. Я слегка сжал его в рукавице, чтобы он вновь не перевернулся вверх брюхом. И так стоял, рассматривая великолепный брачный наряд пинагора — наряд расцвета сил, любовной поры, наряд отца, продолжателя рода своего.

Странное чувство охватило меня — чувство счастья и жалости, родства и любви к этой беззащитно и доверчиво лежащей на ладони рыбы. Я вдруг осознал и, осознав, испугался, что в руке у меня находится жизнь, властелином которой теперь был я. И я затаил дыхание, боясь нечаянно повредить или уничтожить эту драгоценную и такую хрупкую каплю жизни,которая, переливаясь в другую, дает продолжение, сохраняет беспрерывность рода.

Но я вспомнил, что икры-то нет, ее развеяло взрывом. Может, ей и вправду ничего не сделается и со временем из нее вылупятся пинагоровы мальки, а может, действительно это будут уже придурки? Перенести такой тотальный, всеуничтожающий взрыв и остаться в сохранности без последствий вряд ли можно.

И опять я увидел его глаза. Что-то древнее, таинственное смотрело на меня из глубины природы, куда не дано нам проникнуть. И этот взгляд ничего не прощал. В нем было и неотвратимое возмездие, и превосходство сильного над слабым (хотя в этот момент я держал пинагора в руке, а не он меня), и величие вечного, недоступное нашему пониманию, и неимоверное внутреннее страдание. И опять мне стало не по себе.

Я вздрогнул, когда по телефону раздался голос мичмана.

— Ты что там делаешь? На Парамона любуешься?

— Держу его в руках. Он контуженый.

— Ну так что теперь, так и будешь его держать? — мичман помолчал. — А кто туннель будет промывать?

Мичман прав, конечно, не век же мне так стоять. И туннель надо промывать, у нас жесткие сроки — командование приказало убрать к черту эту баржу с фарватера! Я расслабил ладонь, чтобы убедиться: может пинагор держаться нормально в воде или нет? Парамон медленно, будто через силу, перевернулся на спину, показав серебристое, украшенное красными плавниками беззащитное брюхо, и начал тихо всплывать. Я поторопился схватить его и снова перевернул вверх спиной, но он выскользнул из грубой рукавицы.

Тело пинагора замедленно всплывало, я пытался поймать его, но не мог дотянуться — он был уже выше моего шлема и плавно возносился к серебристо-голубой поверхности сияющего моря. Там, наверху, был солнечный день — и вечно неспокойный покров моря на этот раз был тих и светился ровным, рассеянным голубоватым светом.

Потеряв жизнь, Парамон уходил в чужую ему стихию.

Он расстался со своей пинагоровой жизнью, вернее, мы лишили его этой жизни, по-своему, видимо, прекрасной, во всяком случае его вполне устраивающей.

— Эй! — крикнул я в телефон. — Глядите на Парамона!

И вдруг почувствовал свое одиночество. Наверху были мои друзья, солнце и совсем другая жизнь, а тут, под водой, вдруг стало пусто.

Как мне сказали потом, Парамон не всплыл. Странно. Куда же он исчез? Может быть, его отнесло волной, и с катера в солнечных бликах воды его не заметили? А может, он все же справился с контузией и уплыл в другие края, подальше от разоренного гнезда?

Через много лет я вспомнил о нем, когда побывал в тех местах, где прошла моя военная юность.

Виктор Конецкий

Новелла "кальмара Пети"

Сколько уже лет я привыкаю к неожиданности Петиных ассоциаций, но привыкнуть до конца не могу. Они так же внезапны, как поворот стаи кальмаров. Никто на свете — даже птицы — не умеют поворачивать «все вдруг» с такой ошеломляющей неожиданностью и синхронностью.

— Кальмар ты, Петя, — сказал я. — Валяй свою новеллу.

Уклонившись от роли литературного критика, Петя оживился.

—— Служил я тогда на эскадренном миноносце «Очаровательный» в роли старшины рулевых, — начал он. — И была там медведица Эльза. Злющая. Матросики Эльзу терпеть не могли, потому что медведь не кошка. Уважать песочек медведя не приучишь. Если ты не Дуров. И убирали за ней, естественно, матросы, и хотели от Эльзы избавиться, но командир эсминца любил медведицу больше младшей сестры. Я в этом убедился сразу по прибытии на «Очаровательный».