Обезьяна на мачте - [26]

Мейер, как и капитан-лейтенант Боргвиц, был сильно привязан к своей обезьяне и потому старался избавлять свою любимицу от назойливости ее врагов и преследователей. Поэтому он ее скрывал в разных местах и закоулках.

По воскресеньям сделать это бывало труднее обыкновенного, так как при воскресных смотрах начальство тщательно осматривало каждый уголок судна. Приходилось «измышлять» в таких случаях какой-нибудь особенный приют для Мукки.

И на этот раз Мейер действительно его «измыслил». Так как он был не простой матрос, а фельдфебель, и притом заведующим орудием в передней башне, то имел возможность тут поместить Мукки. Вот он и засунул ее в пушечный ящик, где хранятся тряпки, щетки и разные другие вещи, необходимые для чистки орудий; он был уверен, что в этом убежище его обезьянка будет в полной сохранности на время воскресного смотра. По миновании опасности, он намеревался перенести ее из ее тесного заточения в более просторное и более подходящее для ее обезьяньего достоинства место. К тому же, ему казалось, что Мукки, привычная уже к разным случайностям, не нашла и на этот раз ничего особенно неприятного в своем новом убежище и потому вела себя скромненько и прилично.

В то время как командир в сопровождении старшего офицера и ротных командиров осматривает людей, одетых во все белое и безукоризненно чистое платье, мы свою очередь заглянем в ящик, в котором скрывалась Мукки. Как уже было сказано выше, она сначала сидела там совершенно смирно, надеясь, вероятно, что в недалеком будущем ее господин освободит ее из тесной и мрачной темницы. Так как эта надежда, однако, не оправдалась, то обезьянка начала, выждавши приличный срок, осматриваться в своем новом помещении. Благодаря господствовавшему в нем глубокому мраку, ей пришлось произвести свои наблюдения ощупью, почему она с тщательностью, достойной лучшего назначения, перещупала все предметы, попадавшиеся ей под руку. Особенное же внимание привлекли на себя бутылки с маслом и жестянка с мазью. Первую ей удалось раскупорить с легкостью; вторая же представила некоторые затруднения; однако Мукки занялась ею с похвальной настойчивостью, которая и увенчалась в конце концов полнейшим успехом: жестянка также была открыта, и Мукки удалось вымазаться черной мазью и буквально выкупаться в масле.

Между тем, господин фон Генгстенберг, окончив смотр людей, перешел к осмотру судна. Первым делом капитан вошел в переднюю башню, оставив при входе почтительно сопровождавшую его свиту; тщательно и подробно осмотрев орудие, он уже направлялся к выходу, когда необычайный шум привлек его внимание.

Казалось, что звенят стеклом. Все с ужасом взглянули по направлению пушечного ящика, из которого, очевидно, слышался этот звук. Капитан строго нахмурился. «Что это значит» — напустился он на заведующего орудием, который побледнел, как полотно.

— Что это там в ящике?

Мейер с испуга не сразу ответил; лишь на вторичный вопрос, который был сделан значительно внушительнее и повышенным голосом, он смог, заикаясь, пробормотать: «Тр… тр… тряпки для чис… чистки».

— Откройте ящик! — строго приказал командир.

Мейер, дрожа, исполнил приказание, так как мысленно предвидел, что теперь должно было совершиться. И — оно совершилось! Злой рок, принявший на этот раз облик обезьяны, неумолимо надвигался: не успела Мукки узреть первый луч света, как с невообразимой быстротой вырвалась из своего заточения. Не страдая, как нам уже известно, особой почтительностью к священной особе капитана, она и на этот раз, не стесняясь ослепительной белизной его платья, вскарабкалась по нему вверх, вскочила на голову, неожиданностью чего совершенно его ошеломила, и оттуда уже, по головам обступивших его офицеров, спаслась бегством в одну из шлюпок.

Имея в виду, что Мукки перед тем основательно вымазалась мазью, можно себе представить, какие следы она оставила на платье присутствовавших. Безупречно чистенькие офицеры, в их праздничных ослепительных нарядах, имели такой жалкий и комичный вид, что стоявшая во фронте команда еле удерживалась, чтобы не разразиться смехом.

Командир, хотя пострадал больше всех, первый овладел собой. «Объявите команде, чтобы к завтрашнему дню на судне не было ни одной обезьяны! Затем люди могут разойтись». С этими словами, обращенными к старшему офицеру, капитан удалился.

Капитан-лейтенант Боргвиц с ужасом услышал приказание: ведь и его любимый Артур принадлежал, значит, к числу изгнанниц. Это был для него тяжелый удар, так как он любил Артура, как родного сына. Прежде всего, необходимо было исполнить приказание капитана, затем уже можно было думать о каком-нибудь выходе из отчаянного положения.

Благодаря происшедшему переполоху, капитан, уходя, забыл дать обычное разрешение курить. Этим старший офицер решил воспользоваться и попытаться спасти своего любимчика. Приведя себя снова в приличный вид и переодевшись в чистое платье, он отправился к капитану за этим разрешением и тут же просил о помиловании своего Артура. Господин Генгстенберг на просьбу капитан-лейтенанта ответил, что готов сделать исключение для обезьяны старшего офицера, но убедительно просит, в видах собственного его интереса, впредь озаботиться тем, чтобы его обезьяна была всегда взаперти и никогда не выпускалась на свободу. В выражении «в видах собственного интереса», очевидно, заключался тонкий намек на то, что, в случае неисполнения желания командира, в будущем не будут допущены никакие исключения, даже для старшего офицера.