Обезглавленная Мона Лиза - [9]

Проснувшись на следующее утро, Грандель обнаружил рядом с собой в постели юное существо, почти девочку, которую, видимо, привел с собой. Ей определенно было не больше четырнадцати. Это могло доставить кучу неприятностей. Надо было как можно скорее выпроводить ее и сделать это прежде, чем Пьязенна, возвратившись из Тулузы, позвонит у двери.

Он схватил девочку за плечо и с силой потряс. Во сне она тихо застонала, затем открыла глаза и огляделась. Она была в роскошно обставленной спальне со множеством зеркал. Свежие розы в вазе на туалетном столике выглядели будто недавно срезанные. Только лежавший рядом с ней мужчина казался не очень привлекательным. Громадный, оплывший жиром, с болезненно-бледным, отечным лицом. Он смотрел на нее холодно и презрительно.

— Живо одевайся, ко мне должны прийти.

Девочка бросила взгляд через полуоткрытую дверь в ванную. В ней также все сверкало чистотой: черно-белый кафель, огромная ванна, никель и серебро кранов, зеленые, красные и фиолетовые флаконы на трельяже…

— Нельзя ли мне… пожалуйста… я быстренько, — нерешительно попросила она, показывая на ванную.

— Я же сказал — одевайся, — повторил он равнодушно-спокойно, однако в его голосе прозвучало нечто, заставившее ее мгновенно выскочить из постели.

Девочка была худощава, но сложена недурно. Грандель почувствовал желание.

— Вернись, — приказал он.

Позднее, удовлетворенно хихикнув, достал бумажник и вынул из него двадцатифранковую банкноту.

— Хватило бы десятки, — самодовольно проговорил он, — но я не мелочный. Ну, а теперь исчезни, да поскорее.

Когда Пьязенна около десяти позвонил в дверь, Грандель уже принял ванну и, облачившись в шелковый халат, за чашечкой кофе просматривал газету. Он еще не брился, это входило в обязанности Пьязенны. Грандель знал, с каким удовольствием бывший жокей перерезал бы ему горло, и это своеобразное искушение доставляло ему огромное наслаждение.

Грандель происходил из состоятельной семьи, изучал в Париже историю искусств. Поскольку он уразумел, к кому входить в доверие, чьей благосклонности добиваться, ему не составило труда снискать уважение и успех в высшем свете. Мажене был не единственный, кто охотно принимал у себя всегда любезного, улыбавшегося антиквара. Казалось, Гранделю можно было доверить любой интимный секрет, как духовнику; более того, он умел не только молчаливо слушать, но и ненавязчиво подать совет. Он знал Париж, знал, где можно предаться тому или иному пороку, один телефонный звонок, несколько слов, сказанных благожелательным, но требовательным тоном, и все улажено.

В противоположность своему господину Пьязенна вырос сиротой на одной из грязных, узких улочек близ площади Пигаль. Тринадцати лет, не проучившись в школе ни одного дня, он попал в колонию для несовершеннолетних. Маленький, как гном, необычайно гибкий и ловкий, он был обучен позднее в банде воров-домушников лазать по фасадам зданий. Затем один владелец конюшен скаковых лошадей задумал сделать из него жокея. Пьязенна оправдал его надежды. Он прекрасно сработался с лошадьми и вскоре стал на ипподроме фаворитом. К нему пришли слава, деньги, успех у женщин, и впервые в своей жизни он, пария, почувствовал себя счастливым. Женился он по взаимной любви на молоденькой, легкомысленной официантке из кафе на Монмартре, которая была ростом на голову выше его. У них родилась дочь, и они мечтали приобрести ресторанчик. Тут появился Грандель. Стараниями антиквара Жозефина стала любовницей богатого мыльного фабриканта или нет, для Пьязенны осталось тайной. Так или иначе, но жена бросила его, и он, в припадке ревности, задушил ее своими длинными, сильными руками. Грандель спас жокея, обеспечив ему алиби. Он позаботился и о том, чтобы его дочурка, которая из-за частых болезней развивалась не совсем нормально, была помещена в частную клинику. Так Пьязенна попал в полную зависимость к Гранделю и вынужден был служить у него и продавцом, и шофером, и лакеем.

Теперь ловко, словно искусный цирюльник, брея своего господина, он не спеша рассказывал о результатах неудачной поездки в Тулузу. Старуха Навье уже продала свой севрский фарфор. Гуашь Руссо оказалась плохо сработанной копией.

Грандель кивнул.

— Навье — двуличная ханжа! — Антиквар брезгливо скривился. — Мне не следовало посылать тебя туда. — И, помолчав, продолжил: — Табор прислал мне второе письмо. Он стоит на своем. Но мы загоним его в угол.

С непроницаемым лицом Пьязенна молча вытирал лезвие бритвы.

Грандель задумался, рассказать Пьязенне о портрете или нет. Наконец, он решился.

— В тайнике лежит холст, взгляни на него.

Возвратившись в комнату, Пьязенна развернул полотно. Его лицо несколько оживилось, но вскоре оно опять стало непроницаемым.

— Эрера Буайо.

— А ниже шеи?

— Малышка из Шартра, которая утопилась в Сене? Это картина Табора?

— Да, хотелось бы только знать, от кого он узнал обо всем?

— Вероятно, от кого-нибудь, кто… часто бывает в пансионе. Пьязенна отвернулся, избегая взгляда Гранделя. — Теперь он требует больше?

— Нет, ста тысяч ему достаточно, — Грандель весело рассмеялся. — Мы сунем ему эти сто тысяч прямо в протянутые ручки, из простого человеколюбия. Человеколюбие! Он может рассчитывать на него так же, как если бы сунул свою грязную лапу в клетку с голодным тигром. Цап, и нет лапки, цап, и вонючая душонка вон. Это — спившийся идиот, возомнивший себя гением! Скоро он найдет признание… в могиле на каком-нибудь сельском кладбище около Парижа. Сделать это будет легче, чем раздавить клопа.