«Обезглавить». Адольф Гитлер - [19]

Не выдерживая, время от времени, он сам звонил начальнику штаба и, получив стереотипный участливо-вежливый ответ «Ваше величество, сведений о генерале де Руссо не поступало» успокоения не находил. Но вот, наконец, раздался долгожданный звонок и он поспешно поднял трубку.

— Ваше величество, — докладывал начальник штаба, — генерал де Руссо благополучно пересек линию фронта и направился к нам на командный пункт.

— Благодарю вас, мой генерал, — ответил Леопольд, положил трубку и полной грудью вдохнул застоявшийся воздух кабинета, густо пахнущий стеарином оплывшей свечи и копотью. Затем снял френч, небрежно бросил его на спинку стула и почувствовал облегчение, будто освободился от непосильной тяжести.

Минуту спустя, подошел к оперативной карте и смотрел на нее, не решаясь, что делать. Преодолев нерешительность, взял ее за край, свисавший со стола, резко завернул, скатывая в рулон. На пол свалились разноцветные карандаши, командирские линейки, которыми на карте работали штабные офицеры, печально подумал: «Вот и все».

В просторной приемной, точно также, как и в кабинете короля, горела всего одна свеча. Ее печальный свет падал на мрачные лица генералов, офицеров — представителей частей, в спешном порядке вызванных на командный пункт армии. Ощущалась жалкая подавленность, словно присутствующие были собраны на похороны и в тягостной тишине ожидали время выноса тела покойника. Изредка слышался шепот, в котором отчетливо угадывалось: «Де Руссо» «Капитуляция». К этим, обладавшим магическим воздействием словам, прислушивались все, ибо они составляли то главное, ради чего их пригласил король.

— Господа. А, господа, — робко раздалось в тишине с чувством глубокой тревоги. Из полумрака приемной к столу, ближе к свету, подошел высокий генерал с худым, длинным лицом, страдальческим взглядом. — А что если немцы взяли в плен генерала де Руссо? А, господа?

Замешанный на страхе голос генерала взорвал тишину, вывел представителей полков из оцепенения и они заговорили сначала тихо, а затем все громче, явственнее. Недовольный, многоголосый ропот вмиг заполнил приемную и, перекрывая его, в дальнем углу прозвучало решительно и смело: «Значит, завтра мы вновь будем сражаться за свободу Бельгии. И я первый поведу своих солдат и офицеров в атаку с возгласами: «Виват свободная Бельгия. Виват король!» К столу энергично протиснулся и стал рядом с генералом молодой полковник. Кто-то снял со свечи обгоревший, закрученный нагар фитилька и язычок пламени поднялся выше, осветив смуглое, волевое лицо офицера с забинтованной головой. Он сощурил глаза, пронзительно всматриваясь в полумрак приемной, пытаясь найти на лицах присутствующих сочувствие.

По тому, как мгновенно стих ропот, понял, что слушают его внимательно и уже спокойнее, но не без волнения, продолжил:

— Господа, я не скрою, что его величеству королю бельгийцев виднее, что делать, но с позиций командира полка, каковым я имею честь быть, становиться на колени перед Гитлером нельзя! У нас полумиллионная армия! — потряс он рукой в воздухе, показывая этим жестом, что она представляет грозную силу. — Солдаты и офицеры горят желанием сражаться за Родину. Нам надо драться, господа! Французы и англичане оправятся от поражения и придут к нам на помощь. Нельзя капитулировать! Бельгийцы нам этого никогда не простят!

— Правильно! — поддержало полковника несколько голосов негромко, но решительно.

— Не сегодня, так завтра придется сложить оружие, — раздраженно проговорил высокий генерал. — Днем раньше, днем позже. Какая разница, полковник?

Шум в приемной мгновенно стих. Не так-то просто было офицерам и генералам в столь сложной ситуации найти правильное решение — ведь и полковник, и генерал обладали определенной долей правды. Так, кого же из них поддержать? Воинственно настроенного молодого полковника или опытного и расчетливого генерала? Все молчали, размышляя, чью сторону занять.

Уязвленный ответом генерала, полковник метнул на него уничтожающий взгляд, обратился к офицерам и генералам.

— Господа! Вы слыхали, что сказал генерал? — Голос его звучал гневно. — Участь Бельгии, судьбу полумиллиона солдат и офицеров, в том числе нашу судьбу, он уже определил. Остается бросить оружие и поднять руки вверх, — Вдруг умолк, будто натолкнулся на слишком резкие слова, не решаясь произнести их, но, несколько помедлив, все же сказал жестко, — Господа, в военное время это называется пораженчеством. А, если хотите точнее — предательством короля и государства!

Вновь приемную захлестнула волна негодования и споров. «Правильно! Предательство!» — слышалось в полумраке и тут же иное: «Зачем лишние жертвы?» «Капитуляция», «Перемирие», «де Руссо».

Длинное лицо генерала исказила гримаса чудовищной боли — такого обвинения он не ожидал, затем оно покрылось бледностью, стало потным и неприятным. Широко распахнутый рот судорожно хватал воздух. Положив ладонь на грудь, он медленно опустился на кем-то подставленный стул.

— Господа, откройте окна, — попросил кто-то участливо. — Генералу дурно. Откройте окна.

В настежь раскрытые окна весенним ветром ворвался влажный воздух и в тот же миг яркая молния причудливым узором разорвала темное, дождливое небо. Оглушительно ударил гром, словно рядом произвел залп артиллерийский дивизион. Когда же перекаты грома удалились куда-то вдаль и стихли, полковник продолжил бросать в притихшую приемную пламенно и убежденно: