Обездоленный - [15]

— Что ты хочешь этим сказать, Тир? — спросил Шевек.

— Если этим фильмам сто пятьдесят лет, то на Уррасе сейчас все может быть совершенно по-другому. Я не говорю, что так оно и есть, но если бы это и было так, то как бы мы об этом узнали? Мы туда не летаем, мы с ними не разговариваем, никакой связи между планетами нет. Фактически мы и понятия не имеем, как сейчас живут на Уррасе.

— Люди из КПР (Управление Координации Производства и Распределения) знают. Они разговаривают с уррасти — с экипажами грузовых ракет, которые приземляются в Анарресском Космопорте. Они имеют постоянную информацию. Они вынуждены это делать, чтобы мы могли все время торговать с Уррасом, а к тому же — знать, насколько большую угрозу они для нас представляют. — Бедап говорил разумные вещи, но ответ Тирина прозвучал резко.

— Ну, значит, КПРовцы знают, а мы — нет.

— Знаем, не знаем! — сказал Кветур. Я с ясельного возраста только и слышу, что про Уррас. По мне, так я бы этих изображений поганых уррасских городов и вымазанных жиром тел уррасти век бы не видал!

— Вот то-то и есть, — сказал Тирин с ликованием человека, рассуждающего логически. — Весь материал по Уррасу, доступный учащимся, — один и тот же. Отвратительно, безнравственно, экскрементально. Но послушайте. Если, когда первопоселенцы улетели, все было так плохо, то как же оно продолжалось сто пятьдесят лет? Если они были так больны, то почему же они не умерли? Почему их собственнические общества не рухнули? Чего мы так боимся?

— Заразиться, — сказал Бедап.

— Мы что, такие слабые, что не выдержим небольшого контакта? И вообще, не могут же они все быть больны? Каким бы ни было их общество, а хоть некоторые из них должны быть порядочными людьми. Разве мы все — идеальные одониане? Вы посмотрите на этого сопливого Пезуса!

— Но в больном организме обречена и здоровая клетка, — возразил Бедап.

— Ну, при помощи Аналогии можно доказать все, что угодно, и ты это знаешь. А вообще, откуда мы, собственно, знаем, что их общество больно?

Бедап немножко погрыз ноготь.

— Ты говоришь, что КПР и синдикат снабжения учебными пособиями нам врут про Уррас?

— Нет, я сказал, что мы знаем только то, что нам говорят. А вы понимаете, что нам говорят? — Тирин повернул к ним смуглое, курносое лицо, ясно видное в лунном свете. — Квет только что правильно сказал. Он все воспринял, как надо. Все же слышали: питайте к Уррасу отвращение, ненавидьте Уррас, бойтесь Урраса.

— Ну и что? — сердито спросил Кветур. — Ты посмотри, как они с нами, с одонианами, обращались!

— Они отдали нам свою Луну, не так ли?

— Да, чтобы не дать нам разрушить их спекулянтские Государства и установить там справедливое общество. И спорим, что как только они от нас избавились, так сразу и начали скорей-скорей создавать правительства и армии, потому что остановить их уже было некому.

Если бы для них открыли Космопорт, ты что думаешь, они бы к нам заявились как друзья и братья? Когда их — тысяча миллионов, а нас — двадцать миллионов? Они бы нас либо с лица земли стерли, либо сделали бы нас всех этими… ну, как их, слово есть такое… рабами, чтобы мы для них на рудниках работали!

— Ладно. Согласен, что бояться Урраса, вероятно, разумно. Но зачем ненавидеть? Ненависть не функциональна; зачем нас ей учат? Может быть, потому, что, если бы мы знали, какой Уррас на самом деле, он бы нам понравился?.. что-то на нем… кому-то из нас? Потому, что КПР хочет помешать не только некоторым из них прилететь с юда, но и некоторым из нас — захотеть отправиться туда?

— Отправиться на Уррас? — изумленно спросил Шевек.

Они спорили, потому что им нравился сам процесс спора, нравился свободный бег свободного ума по путям возможного, нравилось подвергать сомнению то, что не подлежало сомнению. Они были умны, их ум уже был дисциплинирован четкостью ясностью науки, и им было по шестнадцать лет. Но с этого момента спор перестал доставлять удовольствие Шевеку, как немного раньше — Кветуру. Он был встревожен.

— Да кто же захочет лететь на Уррас? — настойчиво спросил он. — Зачем?

— Это детский разговор, — сказал Кветур. — Вон, говорят, в некоторых других звездных системах тоже есть жизнь, — и он махнул рукой куда-то в залитое лунным светом небо. — Ну и что? Нам-то ведь повезло — мы родились здесь!

— Если мы лучше любого другого человеческого общества, — возразил Тирин, — то мы должны были бы им помогать. Но это нам запрещено.

— Запрещено? Это слово — не органическое. Кто запрещает? Ты овеществляешь саму интегративную функцию, — страстно сказал Шевек, наклонясь вперед. — Порядок не есть «приказ». Мы не покидаем Анаррес, потому что мы и есть Анаррес. Ты — Тирин и поэтому не можешь вылезти из кожи Тирина. Тебе, может, и хотелось бы попробовать побыть кем-нибудь другим, чтобы узнать, на что это похоже, но ты этого не можешь. Но разве тебе силой не дают этого сделать? Разве нас здесь удерживают силой? Что это за сила — какие законы, правительства, полиция? Ничего этого у нас нет. Просто наше собственное бытие, наша сущность как одониан. Твоя сущность — в том, чтобы быть Тирином, моя — в том, чтобы быть Шевеком, а наша общая сущность в том, чтобы быть одонианами, ответственными друг перед другом. И эта ответственность и есть наша свобода. Избежать ее означало бы потерять нашу свободу. Ты что, действительно хотел бы жить в обществе, где у тебя не было бы ни ответственности, ни свободы, ни выбора, а только право мнимого выбора между повиновением закону и неповиновением, за которым следует наказание? Ты бы действительно хотел пойти жить в тюрьму?