Обетованная земля - [97]

На лестнице послышался чей-то голос.

— Это он! — сказал Мойков. — Оставляю тебе на всякий случай бутылку водки. Сумерки усугубляют меланхолию жизни.

— Куда вы собрались? — спросил я.

— В «Кутилу». Воздушное охлаждение и великолепные бифштексы. Подходящее место для уговоров.

Мойков исчез вместе с Раулем, который был сегодня в белом костюме и красных ботинках. Я уселся под жалкой пальмой и попытался заняться английским. «Эта дрожь, про которую говорил Хирш, — думал я, — подспудная дрожь земли, жизни, сердца. Тот, кто спасся, не смеет забывать о ней, не смеет хоронить ее в удобном болоте мещанства! Это дрожь спасенного бытия, танец спасенного существа, со слезами на глазах заново открывающего все вокруг, когда снова ложка в руке, дыхание, свет, шаг, который опять имеешь право сделать, и вновь и вновь ликующее сознание — ты не умер, ты ускользнул, ты спасся, не околел в концлагере и не погиб от свинцового отчаяния, как Теллер».

Вниз по лестнице плавно спускалась графиня, похожая на призрак в темных кружевах. Я решил, что она ищет Мойкова, и приподнял бутылку.

— Владимир Иванович вышел, — сказал я. — Но оставил утешение всем страждущим.

Тоненькая особа покачала головой:

— Не сегодня. Сегодня я ухожу. Ужин в память о великом князе Александре. Великолепный мужчина! Мы с ним однажды чуть не обручились. Его убили большевики. За что?!

Ответа у меня не было, поэтому я предпочел спросить:

— И где же торжество?

— В «Русской чайной». С друзьями. Все русские. Все бедные. И все транжиры. Устраивают праздник, а после неделями на одном хлебе сидят. Но зато у них был праздник!

У подъезда раздался автомобильный гудок.

— Князь Волковский, — пояснила графиня. — Он теперь таксист, вот и подвезет меня.

Она засеменила к двери, этакое трогательное пугало, в платье, переделанном из старых кружев. Даже ей сегодня вечером есть куда пойти, подумал я и снова попытался углубиться в учебник.

Внезапно я увидел стоявшую передо мной Марию Фиолу. Она подошла совершенно бесшумно и, вероятно, уже некоторое время рассматривала меня. На ней было желтое платье, которое выглядело так, будто под ним вообще ничего нет. Чулок на ней тоже не было, только желтые сандалии на босу ногу.

Это было столь неожиданно, что я так и остался сидеть, не спуская с нее глаз. Она кивнула на бутылку:

— Слишком жарко для водки.

Я тоже кивнул и встал.

— Это Мойков оставил, но сегодня даже графиня пренебрегла. Я тоже.

— А где Владимир?

— Ужинает с Раулем в «Кутиле». Бифштексы. А графиня в «Русской чайной». Пироги и бефстроганов. А мы?

Я затаил дыхание.

— Лимонад в драгсторе, — сказала Мария.

— А потом? — спросил я. — Вы сегодня свободны? «Роллс-ройс» за углом не поджидает?

Она засмеялась:

— Нет. Сегодня нет.

Ее слова слегка укололи меня.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда поужинаем вместе! Но только не в драгсторе. Меня сегодня слишком много учили, как следует жить. Мы пойдем в маленький французский ресторан с кондиционером и хорошими винами.

Мария посмотрела на меня с сомнением:

— А денег у нас хватит?

— Хватит и останется! Со времени нашей последней встречи я провернул несколько неслыханно удачных сделок.

Все вдруг стало необыкновенно легко. «Другая сторона жизни, — подумал я, — ничего не знающая о зловещих кругах мести и убийства. Вот она стоит передо мной, сияющая, таинственная, недоступная и вызывающая».

— Я тебя ждал, — сказал я.

Глаза Марии сверкнули.

— Почему же ты мне об этом не сказал?

— В самом деле, почему?

Когда мы выходили из холла, я слегка прикоснулся к ней. На Марии действительно почти ничего не было. Я вдруг осознал, что у меня очень давно не было женщины. Снаружи Феликс О’Брайен тоскливо подпирал стенку. Он имел вид человека, истомленного жаждой. Я вернулся в гостиничный холл и запер водку в холодильнике Мойкова. И оттуда увидел лицо Марии Фиолы, ждавшей меня на улице. Дверной проем обрамлял ее, как картину. В этот миг я вдруг понял, что почти счастлив.

— Быть грозе, — сказал Феликс О’Брайен.

— А почему бы и нет, Феликс? — ответил я.

Когда мы выходили из ресторана, уже вовсю сверкали молнии. Порывы ветра вздымали пыль вперемешку с клочками бумаги.

— Феликс О’Брайен был прав, — сказал я. — Посмотрим, удастся ли поймать такси.

— Давай лучше пойдем пешком, — предложила Мария. — В такси пахнет потом и старыми ботинками.

— Но ведь будет дождь. А у тебя ни плаща, ни зонтика! Сейчас начнется ливень!

— Тем лучше. Я так и так собиралась сегодня вечером мыть голову.

— Но ты же промокнешь до нитки, Мария!

Она рассмеялась:

— У меня платье нейлоновое. Его даже гладить не надо. Пойдем пешком! Если будет уж совсем плохо, укроемся в каком-нибудь подъезде. Тем более что такси сейчас все равно не поймать. Ну и ветер! Прямо с ног сбивает! Даже возбуждает!

Она, словно молодая кобылица, жадно втягивала ноздрями воздух, сопротивляясь напору ветра.

Мы продвигались вперед, держась поближе к стенам домов. Молнии заливали желтеющие окна антикварных магазинов своим резким, мертвенным светом, в котором предметы мебели и китайские стражники при храмах то и дело выныривали из тьмы, шатаясь, будто пьяные, как если бы они сначала были до смерти исхлестаны этими белыми бичами света, а теперь, оглушенные, возвращались к прежней жизни. Внезапно молнии засверкали со всех сторон и, как бешеные, засновали вверх и вниз по стенам небоскребов, словно вылетали из-под земли, из хаоса труб и кабельных сетей под толщей асфальта, а потом, преследуемые ударами грома, хлопая, как белые полотнища, взлетали над домами и улицами, парализуя движение. Вскоре после этого полил дождь, и можно было увидеть, как большие темные капли сначала посыпались на асфальт, и только потом мы почувствовали их на себе.