Обетованная земля - [92]

— Мы вам еще должны комиссионные за последний молитвенный коврик, — заявил он. — Сто пятьдесят.

— Разве не сто? Если не восемьдесят? — перебил его Арнольд, этот мечтательный и легко ранимый Рак.

От возмущения я чуть не потерял дар речи. Ну и жмот! Не иначе задумал на разницу сводить свою тайную невесту в «Вуазан», если вообще не в «Павильон»!

— Сто пятьдесят! — твердо заявил Александр. — Заработаны в честной борьбе с вашим другом Розенталем! — Он выдал мне две банкноты. — На что вы их потратите? Купите себе второй костюм?

— Нет, — ответил я, злорадно покосившись на Арнольда, этого астрологического скрягу, — на эти деньги я приглашу одну очень элегантную даму в «Вуазан», а потом встречусь со своим адвокатом и отдам ему долг.

— Тоже в «Вуазан»? — поддел меня Александр.

— Нет, у него в конторе. А на остаток выкуплю на аукционе в «Плаза» маленькую бронзу, которой господин Арнольд решительно пренебрег, — добавил я, подкладывая свинью вероломному Раку.

— Арнольд сейчас не вполне вменяем, — сухо заметил Александр. — Дадите нам опцион, если купите?

— Разумеется! Вы же мне как родные!

— А как ваши дела у этого оптового паразита Блэка?

— Превосходно. Он изо всех сил пытается привить мне философию антиквара в буддистском смысле: любить искусство, но так, чтобы любить и торговлю искусством. Обладай, но не ради обладания.

— Чушь! — отмахнулся Александр.

— Чтобы спокойно наслаждаться искусством, считает Реджинальд Блэк, вполне достаточно музеев. В музеях есть все. Идешь, наслаждаешься и не боишься, что у тебя дома картины сгорят или их выкрадут. Кроме того, в музеях все равно самые лучшие вещи, в частной продаже таких уже не встретишь.

— Чушь вдвойне! Интересно, на что бы жил Блэк, если бы каждый так думал?

— Благодаря своей еще большей вере в человеческую жадность!

Сильвер с отвращением рассмеялся.

— Богу неведомо сострадание, господин Александр, — сказал я. — Пока об этом помнишь, в картине мира почти нет места хаосу. И справедливость вовсе не исконное человеческое свойство, а выдумка времен декаданса. Правда, самая прекрасная выдумка. Если об этом помнить, не будешь ждать от жизни слишком многого и не умрешь от горечи бытия. Бытия, но не жизни.

— Вы забываете любовь, — заявил предатель Арнольд.

— Я не забываю ее, господин Арнольд, — возразил я. — Но она должна быть украшением бытия, а не его сутью. Иначе и в жиголо превратиться недолго.

Я, конечно, с лихвой расквитался с ним за посягательство на мои полсотни комиссионных, но чувствовал себя при этом не слишком хорошо.

— За исключением романтиков типа Ромео, — вяло добавил я. — И естественно, художников.

На площади перед отелем «Плаза» я вдруг увидел Марию Фиолу. Она пересекала площадь наискосок, по направлению к Центральному парку. Я очень удивился и только тут сообразил, что еще ни разу не встречал ее днем, всегда только вечером или ночью. Я последовал за ней, решив удивить ее тоже. Деньги братьев Сильверов оттягивали мне карман. Я уже несколько дней не встречал Марию, и сейчас, в медовом свете вечернего солнца, она показалась мне воплощением самой жизни. На ней было белое льняное платье, и только в этот момент я понял, до чего же она красива. Прежде я, конечно, тоже замечал ее красоту, но как-то по частям — лицо, плечи, волосы в тусклом свете нашего плюшевого холла, движения, легкий проход в ярком искусственном свете фотоателье или ночного клуба, — но все это никогда не сливалось для меня воедино, потому что я, занятый, как обычно, только самим собой, никогда не воспринимал все это вместе. Сколько же я всего упустил, вернее, бездумно и полурассеянно принимал как нечто само собой разумеющееся! Я смотрел, как своим упругим, крупным шагом Мария переходит улицу напротив отеля «Шерри Незерланд», чуть подавшись вперед и на секунду замирая среди мчащихся стальных колоссов, чтобы потом быстро, почти танцующей пробежкой достичь другой стороны.

Я должен был выждать мгновение, прежде чем смог двинуться вслед за ней, но мне сразу же пришлось остановиться. В просвете между машинами я увидел, как из дверей отеля навстречу Марии вышел мужчина и поцеловал ее в щеку. Он был высок, строен и меньше всего походил на человека, у которого только два костюма; куда больше он походил на постояльца этого дорогого отеля.

По другой стороне улицы я проследовал за ними до ближайшего перекрестка. Там, в боковой улочке, я увидел поджидающий их «роллс-ройс». Мария подошла к лимузину. Незнакомец помог ей сесть. Она вдруг показалась мне совершенно чужой. Что мне, в сущности, о ней известно? Да ничего — кроме того, что способен развеять любой ветер. Что я знаю о ее жизни? А что она знает о моей? «Все кончено!» — пронеслось у меня в голове, и я тотчас же понял, до чего все это смехотворно. А что, собственно, кончено? Ничего! Я утратил нечто, чего не было, и именно поэтому страдал от утраты. Но ведь ничего не произошло! Просто я увидел кого-то, кого знал мимолетно, в ситуации, которая меня не касалась, вот и все. Ничто не порвано, потому что рвать было нечего.

Все в том же медовом свете угасающего летнего дня я пошел обратно к отелю «Плаза». Фонтан в центре площади пересох. Призрачное чувство утраты не проходило. Я миновал ювелирный салон «Ван Клиф и Арпелз». Обе диадемы покойной императрицы невозмутимо поблескивали на черном бархате витрины, безразличные к судьбе своей бывшей владелицы; отсекла гильотина ее глупую голову или нет, им было совершенно все равно. Камни выжили, потому что они не живут. Или все-таки живут? В безмолвном, застывшем экстазе?