Обетованная земля - [3]

Я не чувствовал себя несчастным: за несколько лет до того в одном брюссельском музее я приучил себя часами неподвижно сидеть, сохраняя спокойствие. В те дни я научился вызывать у себя состояние полного внутреннего безмолвия, похожее на самогипноз. Так я оказывался в каком-то тусклом трансе, облегчавшем долгое, напряженное ожидание: под конец у меня возникала странная шизофреническая иллюзия, будто на самом деле жду вовсе не я, а кто-то другой. Одиночество совершенно не угнетало меня в этой темной клетушке, где я провел несколько месяцев. Меня укрыл в ней директор музея, когда гестаповцы принялись прочесывать Брюссель в поисках эмигрантов. Мы виделись с ним совсем коротко утром и вечером: он приносил мне поесть, а вечером, когда музей закрывался, он выпускал меня из укрытия. В дневное время моя комната была заперта, а единственный ключ директор оставлял у себя. Когда снаружи по коридору кто-то шел, я должен был сидеть не шелохнувшись, стараясь не кашлять и не чихать. Это было совсем нетрудно, но я опасался, что в минуту настоящей опасности мое легкое возбуждение моментально перерастет в неконтролируемую панику. Поэтому я решил перестраховаться и заняться развитием своей духовной сопротивляемости. Я взял себе за правило подолгу не следить за часами, так что порою уже не мог отличить день от ночи, особенно по воскресеньям, когда директор оставался дома, — однако вскоре мне пришлось прервать свои упражнения. Я почувствовал, что теряю последние остатки психического равновесия и уже одной ногой сорвался в ту трясину, где окончательно утрачу свою личность. Я ведь и так всю жизнь ходил по краю этой трясины. Спасло меня только одно: долг мести, а вовсе не вера в жизнь.

Через неделю ко мне обратился какой-то человек — тощий и ссохшийся, словно покойник. В руках он держал зеленый портфель из крокодиловой кожи и напоминал одного из адвокатов, которые как воронье кружили по нашему просторному дневному залу.

— Это вы Людвиг Зоммер?

Я смерил незнакомца недоверчивым взглядом. Он говорил по-немецки.

— А вам какое дело?

— Вы что, не знаете, как вас зовут: Людвиг Зоммер или нет? — Он выдавил из себя какой-то каркающий смешок. На его помятом, сером лице обнажились неожиданно крупные белые зубы.

Тем временем я сообразил, что особых причин скрывать свое имя у меня нет.

— Я-то знаю, — возразил я, — а вам какое дело?

Незнакомец посмотрел на меня, хлопая глазами, как сыч.

— Я к вам пришел по поручению Роберта Хирша, — сообщил он наконец.

Я изумленно уставился на него:

— От Хирша? От Роберта Хирша?

Незнакомец кивнул:

— От кого же еще?

— Роберт Хирш умер, — сказал я.

Незнакомец посмотрел на меня. Он явно был озадачен.

— Роберт Хирш живет в Нью-Йорке, — заявил он. — Я говорил с ним не далее как два часа тому назад.

Я покачал головой:

— Не может быть. Вы его с кем-то путаете. Роберта Хирша расстреляли в Марселе.

— Полный бред! Хирш прислал меня, чтобы помочь вам отсюда выбраться.

Я не верил ему. Вдруг это ловушка, которую подстроили американские инспекторы?

— А откуда он знает, что я здесь? — спросил я.

— Ему позвонил какой-то Рабинович и все о вас рассказал. — Незнакомец достал из портфеля визитную карточку: — Моя фамилия Левин. Из адвокатской конторы «Левин и Уотсон». Может, хоть это вас убедит. Вы страшно недоверчивы. Почему? Что за тайны вы скрываете?

Я сделал глубокий вдох. Кажется, ему можно было верить.

— Весь Марсель знает, что Роберта Хирша расстреляли гестаповцы.

— Марсель! — презрительно ухмыльнулся Левин. — Мы-то с вами в Америке!

— В самом деле? — Я оглядел наш зал с зарешеченными окнами, по которому бродили другие эмигранты. Левин снова издал свой каркающий смешок.

— Ну пока что не совсем. А вы, я вижу, еще не потеряли чувство юмора. Господин Хирш мне о вас кое-что рассказал. Вы с ним вместе сидели во французском лагере для интернированных, верно?

В ответ я молча кивнул. Я все еще не мог прийти в себя. Роберт Хирш жив! И он здесь, в Нью-Йорке!

— Верно я говорю? — нетерпеливо переспросил Левин.

Я снова кивнул. То, что сказал Левин, было правдой только наполовину: Хирш провел в лагере всего один час. Он явился туда переодетым в форму офицера СС и потребовал у французского коменданта выдать ему двоих политических беженцев из Германии, которых разыскивало гестапо. Случайно он заметил меня — он ведь не знал, что я сидел в том же самом лагере. И глазом не моргнув, Хирш тотчас потребовал и моей выдачи. Комендант, запуганный майор-резервист, которому все это давно надоело, попросил только оставить ему официальную расписку. Роберт не заставил себя упрашивать — у него всегда был с собой запас поддельных и настоящих бланков с печатями. Он распрощался нацистским приветствием, запихнул нас в свою машину и был таков. Обоих политических через год снова схватили в Бордо: они угодили в гестаповскую ловушку.

— Да, верно, — сказал я. — Можно мне посмотреть те бумаги, которые дал вам Хирш?

Левин немного поколебался.

— Да, конечно. А что такое?

Я ничего не ответил. Я хотел убедиться, что в заявлении Роберта не было противоречий с той историей, которую рассказывал инспекторам я сам. Я внимательно прочитал весь текст и только тогда вернул его.