Обет молчания - [80]

Требовательный собачий лай вернул его к действительности. Доуни словно очнулся от забытья и взглянул на часы.

— Вот дурень! Который час? — Он неуклюже вскочил. — Пора кормить собак.

Отец Майкл поднялся. Вставая, за подставкой для бумаг он заметил край фотографии валлийской овчарки в дешевой рамочке.

— Пока мы не ушли, — сказал он. — Не найдется ли у вас фотографии Кейт? Я хотел бы взглянуть.

На лице Доуни не отразилось никаких эмоций. Он вернулся к столу и, порывшись в бумажной свалке, достал видавший виды потертый черный бумажник. Из него он вынул фотографию, оправленную в прозрачный пластик, и протянул ее священнику.

Отец Майкл посмотрел на двух маленьких девчушек: они сидели на качели, их длинные волосы развевались на ветру. Одинаковые простенькие платьица, белые туфельки, белые носочки. Лица было трудно разобрать. Он вдруг понял, почему он не увидит фотографий взрослой Сары или Кейт после совершения преступления. Только этих маленьких девочек Рой Доуни считал своими дочерьми, помнил, любил.

Пусть так. Майкл не сдавался. Спускаясь по ступенькам вслед за Доуни, Майкл спросил:

— Она ведь была точной копией Сары? Они были похожими внешне?

Ключом, висевшим на поясной связке, Доуни отпер внутреннюю дверь, после того, как они оба вошли, снова запер.

— С чего вы взяли?

— Я прочел об этом в газетах.

Доуни хмыкнул.

— С этими двумя все не так просто.

Около сарая стояла ржавая тележка из супермаркета с двадцатью оранжевыми мисками, наполненными смесью мяса и ломаного печенья.

— Да, они похожи, но не настолько, чтобы поразить воображение. Как все сестры. — Он открыл первую клетку и, отпихивая большого пса, с радостным визгом водрузившего лапы ему прямо на грудь, небрежным движением поставил миску с едой и забрал из клетки пустую.

Майкл последовал за ним.

— Они были очень близки?

— Они были, по существу, одним человеком, одной личностью. — Доуни с грохотом захлопнул дверцу. — Так-то. Не могу больше об этом говорить. — Он с силой сунул засов на место.

— Конечно.

Они подошли к следующей сетке.

— У вас довольно большое хозяйство.

— Не у меня. У Джен. — Доуни открыл следующую задвижку и поставил в клетку другую миску. — Неужели вы и впрямь думаете, что после всего, что произошло, у меня хватило бы отваги начать жизнь с нуля? Когда только ленивый не тычет в тебя пальцем?

Около третьей будки он остановился и ласково потрепал собаку за холку, его пальцы утонули в густой косматой черно-белой шерсти колли.

— Когда враз теряешь все, что имел, когда ты банкрот, это чертовски трудно. Все шарахаются от тебя, как от зачумленного. Джен приняла меня после развода таким, каков я есть, а теперь вот мы и работаем здесь вдвоем.

Рой Доуни выложил остатки пищи, наполнил поилку водой из огромной пластиковой канистры, стоявшей на тележке.

— Папа, — позвал его детский голос.

По бетонной дорожке на трехколесном велосипеде рулил белокурый мальчуган, на вид ему было три года. Впервые за всю встречу отец Майкл увидел Доуни улыбающимся.

— Это Сэм. — Его голос потеплел, наполнился гордостью.

— Это из-за него здесь нет Кейт. — За спиной они услышали голос Джен Берфорд. Деревенский говор, протяжные гласные, властные интонации.

Рой Доуни молча посмотрел мимо священника на жену, его взгляд был печальным и непроницаемым.

— Кому-то из нас нужно это сказать, — продолжала она. — Разумеется, не тебе. Все эти ваши службы социальной адаптации только и умеют, что разводить демагогию о новой жизни на воле.

Она замолчала. Рой Доуни открыл было рот, чтобы возразить, но тут же передумал. Отец Майкл перехватил взгляд, которым они обменялись, и понял, что эта тема была вечным камнем преткновения, яблоком раздора в долгих, изнурительных семейных баталиях.

— Вот пусть они сами этим и занимаются, вот что я вам скажу. — Она говорила тихо и благоразумно. — Пусть приведут убийц в свой дом, к своим детям, а там посмотрим, что они запоют.

Глава 26

Сразу же после службы матушка Эммануэль пригласила сестер в общую комнату.

Аббатиса пришла туда раньше остальных и сидела, дожидаясь прихода сестер. Стулья с высокими спинками были расставлены полукругом, здесь монахини проводили редкие часы досуга за штопкой чулок, вышиванием и разговорами; говорят, ничто не доставляет большего удовольствия в орденах молчальников, чем приятная беззаботная болтовня.

Настоятельница любила эту большую комнату. Деревянные ставни огромных, до самого пола окон были распахнуты настежь, солнечный свет согревал своим теплом гладкий, словно отполированный, дощатый пол и оттенял неровности краски на стене. Из окна, за вытянутым прямоугольником сада, виднелись сгрудившиеся невысокие валлийские холмы, напоминающие хребет динозавра, лениво развалившегося вдоль бескрайней линии горизонта.

Монахини по очереди вошли в комнату и поприветствовали ее почтительным поклоном, положенным по уставу. Поводом для экстренного собрания послужило одно весьма прискорбное событие: накануне вечером сестра Гидеон лишилась чувств прямо на лестнице, и сестрам пришлось отнести ее в комнату для больных. Снова ее постиг страшный приступ боли и снова без видимой причины. Доктор Бивен в растерянности, за тридцать лет обширнейшей практики он не встречал подобного случая.