Обет молчания - [21]

Продолжая слушать матушку, отец Майкл листал ежедневник.

— Я мог бы приехать к вам в четверг, скажем, около двух. Устроит?

— Вы сами знаете, отец, что мы всегда с радостью готовы принять вас. Говорю это от чистого сердца. Я распоряжусь, чтобы сестра Грегори оставила для вас на плите обед на тот случай, если вы будете голодны.

Отец Майкл скорчил гримасу. Монастырская пища всегда являлась предметом едких шуток в мужских орденах. И хотя всем служителям религиозного культа полагалось испытывать аскетическое презрение к пище, во многих мужских монастырях и семинариях никогда не отказывали себе в удовольствии полакомиться изысканными блюдами. Женские монашеские ордена в своем отказе от жизненных благ впадали в крайность: иногда весь обед составляли рыбные палочки и чашка чаю с ломтиком белого хлеба.

— Не тревожьте понапрасну сестру Грегори, — сказал он. — Я перехвачу что-нибудь в дороге.

Когда отец Майкл прибыл в монастырь Пречистой Девы в Снегах, монахини успели разойтись по кельям и до начала послеобеденной работы были заняты чтением Священного Писания. Сестре Розали было поручено ожидать его внизу. Его несколько удивило то, что, вместо того чтобы проводить его, как обычно, в гостевую, она провела его через маленькую дверцу вверх по черной лестнице в бывший флигель для слуг, который располагался над кухней и был приспособлен под комнату для больных. Отрезанный от главного здания длинным коридором, отдельный вход позволял местному доктору, которому, естественно, не было доступа в собственно монастырь, беспрепятственно посещать больных.

В поисках медсестры Розали постучала сначала в одну, потом в другую дверь, но ей никто не ответил. Тогда она открыла третью и заглянула внутрь. Отец Майкл, случайно оказавшись за ее спиной, успел увидеть лежащую на узкой кровати женщину до того, как сестра Розали прошептала слова извинения и закрыла дверь.

Неброские занавески были плотно задернуты, в комнате было тихо. Сестра Гидеон лежала на боку, отвернувшись. Ее тело едва заметно вздымалось в такт частому, затрудненному дыханию. Из-под рукавов белой ночной рубашки были видны хрупкие запястья. Руки ее, сложенные у лица, казались неестественно бледными и худыми после многонедельного вынужденного безделья.

Позже, увидев ее лицо, отец Майкл не переставал удивляться, как же он догадался о том, насколько она красива? Сияющие глаза, сильные скулы, уверенная линия подбородка.

Женщина, распростертая на кровати в затемненной комнате, точно сошла с карандашного наброска. Длинные, плавные линии рук и ног, ее легкость и призрачность пробудили в нем эмоции, которые, казалось ему, были запрятаны далеко и надежно.

Отец Майкл примкнул к ордену иезуитов прямо со школьной скамьи, не имея ни малейшего представления о женщинах. Он был единственным ребенком, у него не было ни братьев, ни сестер. В присутствии девочек он робел. На вечеринках от него не было никакого толку; из-за отсутствия карманных денег он обходил стороной пивные. В то время как дружки похвалялись своими сомнительными подвигами, он скромно молчал.

Отец рано ушел из семьи, неумелые попытки матери побеседовать с сыном на темы сексуального воспитания приводили обоих в смущение. Единственно доступным источником информации оставались фильмы и книги. В школе имели хождение порнографические картинки, которые одновременно внушали отвращение и возбуждали трепетное любопытство. Под матрацем его кровати хранилось несколько порноснимков, которые он рассматривал, когда никого не было дома. Приобщение к запретной взрослой жизни проходило в полном одиночестве с предварительным занавешиванием окон, при свете ночника, когда он открывал обложку «Пенхауза» или «Мейфаэр».

Красотки с пухлыми губками были одеты в черную кожу, шелка и цепи. Они сжимали ладонями свои груди, соблазнительно выставляя напоказ темные кружочки сосков. Они раздвигали ноги, оголяя свои прелести, и без тени стеснения касались пальцами половых губ, повергая тем самым в сладкий трепет его собственную плоть.

Девочки из реальной жизни были другими. Самоуверенности в одной из них хватило бы на десятерых таких, как он. В шестнадцать лет на одной из вечеринок с фейерверками он решился поцеловать Пенни Хенхем. От ее губ вкусно пахло конфетами. Несмелые попытки добраться рукой до груди потерпели неудачу: грудь ее была наглухо защищена плотной тканью пальто с деревянными пуговицами. Они поцеловались во второй раз и еще немного постояли, держась за руки, в холодном саду. Отец Пенни отвез его домой. На следующий день во время урока математики он улыбнулся ей, но она, к его удивлению, демонстративно отвернулась, а потом и вовсе ушла с компанией издевательски хихикающих подружек. Майкл отнес смешки на свой счет.

В юности он страстно мечтал встретить какую-нибудь миссис Робинсон, неутомимую жизнерадостную вдовушку с внешними данными Энн Банкрофт,[3] которая бы обучила его премудростям секса, но вот незадача — во всем Уэльсе на эту роль не нашлось подходящей кандидатуры.

Он по-прежнему оставался девственником, когда приехал в Рим изучать теологию в Грегорианском университете. Но теперь он иначе смотрел на свою девственность: он уверовал в то, что чистота душевная и физическая есть лучшая добродетель. Она давала ему свободу любить людей. Нести им свет. Чувствовать себя смелым, как Дон Кихот.