Обещание жить - [50]

— Дадим фрицам жизни, ребятушки!

Не все его услыхали. И слава богу. Ибо он понял, что это очередная его глупость и натужность, пыжится и пыжится — что с этого имеет? И следом подумал: а что в эту минуту, в эту секунду с Раей? Одного он ей желал и желает, чтоб у нее было хорошо. Пусть и у него будет хорошо. Пусть у них обоих будет хорошо.

Разрывы вспахивали склон, рушили траншею, заваливали окопы. Взрывной волной Макеева отшвырнуло, вжало в стенку, сверху шмякнулись комья. Оглушенный, засыпанный землей, он протирал глаза, отряхивался; среди грохота — стон ли, вой в окопе слева. Макеев затрусил туда. Выл, стонал мальчишка с усиками над толстой губой, сползший на дно, — на жилке висела оторванная кисть, он с ужасом уставился на нее. Макеев вскрыл индивидуальный пакет и, морщась от сострадания, как умел, обмотал рану бинтом.

— Оторвать ее совсем и выбросить собакам, только и остается, — со всхлипом проговорил солдат. — Не пришьют же, однорукий буду…

— Успокойся, успокойся. — Макеев хотел назвать солдата по фамилии, однако она начисто выпала из памяти, наверное из-за волнения, к тому же солдат прибыл лишь на днях, с пополнением, Макеев еще не привык к нему. Но было стыдно, что не может произнести его фамилию, как будто, сделай Макеев это, боль и ужас у мальчишки уменьшились бы.

Он вывел раненого в траншею, показал, где санитар, и вернулся к себе. Вообще-то не его забота — заниматься с ранеными, на это есть санинструкторы и санитары, его забота — командовать взводом. Но не выдержал, сердобольный. Теперь давай командуй.

Его опять упредил Ротный:

— Рота… по автоматчикам… пли!

Залп получился жидким, растрепанным: команда старшего лейтенанта не всеми услышалась, хотя взводные ее и дублировали, — многие стреляли как бы вдогонку залпу. А потом стали стрелять уже не залпами и без всякой команды, каждый сам по себе.

Наблюдательный пункт Ротного был на бугорочке, ближе всего к взводу Макеева, поэтому и доставалось ему от внимательности старшего лейтенанта побольше, чем двум другим взводным.

Когда начали стрелять вразброд, Ротный вознегодовал:

— Макеев, ты что? Огонь должон быть залповый!

— Должон! — отозвался Макеев, обидевшись на грубость, на «тыканье», и со злорадством повторил неправильность в речи Ротного: — Должон, должон!

Если бы кто-нибудь сказал Макееву, что в подобной обстановке он способен обижаться, в сущности, на пустяки, он бы покраснел, недоверчиво прищурился бы: неужели я так мелочен? Но через минуту он забыл и о грубости Ротного и о своей обиде: танки настолько приблизились к обороне, что Ротный скомандовал, чтобы бросали противотанковые гранаты.

Из трех танков на роту шло два, третий отвернул, продвигался вдоль высоты, по впадине. Самоходки и бронетранспортеры замедлили продвижение, словно заюлили, заметались — за кем идти? — и повернули к впадине. А пешие автоматчики по-прежнему жались к тем двум танкам, что не меняли курса, — прямо на оборону. Правый был вымазан болотной жижей, на траках — пучки травы; он поводил орудийным стволом, из которого вырывался белый огонь. Левый стрелял из пулемета, разворачивал башню, на ней белел номер «333». «Запомним эту цифру», — сказал себе Макеев, и она, и танк, и все вокруг внезапно увиделось остро, подробно и спокойно, будто не его глазами.

Словно кто-то другой, а не Макеев, положил автомат на бруствер и дал несколько длинных очередей по автоматчикам; израсходовав диск, вставил новый, но стрелять не стал, а, высунувшись из окопа, метнул гранату под гусеницы ближнего к нему, правого танка. Страшно рвануло. Сердце дрогнуло, зашлось уверенной радостью: подорвал! Выглянув, Макеев убедился: машина невредима, граната разорвалась, не долетев. Что же, второй гранатой достанет. Но пока он кидал ее, механик-водитель включил задний ход, и его граната и гранаты бойцов не причинили танку ни малейшего вреда, хотя по слитной мощи взрывов можно было думать, что танк развалится на части.

Словно кто-то иной, а не Макеев хладнокровно сказал: ничего, рано или поздно получишь бронебойным. Пока же будем вести огонь по автоматчикам. Они залегли в складках поля, не рискуя идти вперед без танка, строчили безостановочно. Второй танк также попятился. Противотанковых орудий и противотанковых ружей не убоялись, а перед гранатами спасовали, хотя те и не причинили им повреждений. Явно, явно струсили.

Этот иной, не Макеев, краем уха прислушивался и к тому, как гремит бой на соседних участках. Гремело нормально, здорово гремело. Следовательно, и там прорываются немцы. Рассчитывают: где-нибудь да протаранят, уйдут в брешь. Как ушли из того, первого котла. Теперь мы создали второе кольцо. Разомкнут? Ни за что! Не разомкнут, не разорвут, выдержим.

Причастность к происходящему то слабела, то крепла в Макееве, и он то становился спокойней, то волновался. Что предпримут немцы дальше? В эти пять минут, десять, полчаса, час? В этот день? Видимо, это зависит и от нас. Как будем обороняться, так и немцев заставим действовать. Свою волю навяжем. Главное — выстоять.

Пули свистели, осколки. К тому свисту нельзя привыкнуть, но можно научиться внешнему равнодушию: не кланяться, не втягивать голову. Будто ты и в самом деле не опасаешься. Будто тебе и в самом деле наплевать на осколок, могущий ударить в висок, на пулю, могущую пробить грудь. Будто тебе безразлично, попадешь или нет в число тех, кому оказывает услуги похоронная команда. Услуги эти известны — волоком к братской могиле.