Объект Стив - [27]

Рени лежала на койке рядом, положив открытые «Догматы» себе на живот.

— Не выдавливай, — сказала она.

— Почему?

— Я сама хочу.

Я повернул нос к свету лампы.

— Давай.

— Слушай, — сказала Рени, — а ты знаешь, что у Генриха есть сын? Ну, или был сын.

— Это в книжке есть? А я пропустил. Ай!

— Вот, — сказала Рени, протянув мне на ладони темную загогулину — мою свернувшуюся сущность. — Это завуалировано, ближе к концу предисловия. «Мое единственное потомство появилось на свет, как амфибия, из-за фармацевтического просчета его матери. Некоторое время он жил в вентилируемой прозрачной трубе. Потом вернулся к доклеточному небытию».

— Не так уж и завуалировано. Как я мог такое пропустить?

— Наверное, у тебя издание более позднее.

— И зачем он это убрал?

— А зачем он это туда вставил? — спросила Рени. — По крайней мере, в таком виде?

— Добавит ему привлекательности.

— Ну, может, тебя это и привлечет.

— А какой аспект хозяина больше всего нравится тебе, неофит?

— Его плечи. Сзади он похож на моего отца.

— Женщины и их отцы, — сказал я.

— Это было, типа, проницательно?

— Так говорят, — ответил я.

— У тебя ведь у самого дочь?

— Была. Определенно была.

— Ты разбиваешь мне сердце. Я чувствую, как мое сердце раскалывается. «Раскалывается» — это правильный термин?

— Мы думали, что школа — удачная мысль.

— Уверена, так оно и было. А вот ты и твоя жена — куда менее удачная мысль.

— Мы пытались.

— Вот и я о том же.

— Перестань. Я вот о чем хочу тебя спросить. Ты знала, что Генрих читает наши классификаторы?

— Мы отдаем их ему. Перед воспитанием огнем.

— Он читает их все время.

— Не думаю.

— А мой читает.

— Должно быть, ты ему нравишься.

— Я не доверяю этому ублюдку.

— Не надо так говорить, Стив.

— Я не Стив.

— Ты постоянно это повторяешь. Я за мантры обеими руками, но самое хитрое тут — найти ту, что не настолько коренится в отрицании.

— Слушай, почему бы тебе не засунуть свою онемелую задницу обратно в эти долбаные ходунки и не исчезнуть с глаз моих? Мне есть чем заняться.

Сегодня в поселении было тихо, его тускло освещал бледный огрызок луны. Ветер доносил мычание коров в стойлах. У двери столовой Рени отрулила в сторону, не сказав ни слова. Она плакала. Я решил, что она чихает, но между взрывными всхлипами она объяснила, что так она плачет. После несчастного случая ее перемкнуло. Не сказать, что мне было до этого дело. Я посмотрел на домик Генриха. Он сидел у окна и читал, рядом горела свеча. Сквозь щели его дома надрывно сочилась какая-то кантата. Его покатые плечи содрогались — вероятно, в пароксизмах веселья. Может, так смеялся отец Рени. Я тихо подобрался к его окну. Пусть он всадит мне пулю в шею, подумал я.

Генрих заметил меня, окно со скрипом открылось.

— Вечер добрый, — сказал он. — На прогулку вышел?

Он положил на подоконник брошюру, которую читал. «Взрослые дети военных преступников: Как им жить?»

— Отнеситесь к болезни СЫРьезно, — сказал я.

— Неплохо, — ответил Генрих.

— Ужасно, — сказал я.

— Именно, — ответил Генрих.

— Знаете, я ведь не обязан вам помогать.

— Это свободная страна. Закон сухой, а страна свободная.

— Я вообще не понимаю, какого черта я тут делаю: Видимо, это необъяснимая вера: чем глупее ситуация, тем больше шансов, что из нее выйдет что-то хорошее.

— Действительно, необъяснимо, — ответил Генрих.

— У вас нет никакого, мать его, средства, — сказал я.

— Спокойной ночи, Стив.

— Знаете, за свои здешние выходки вы вполне можете сесть в тюрьму.

— Я много за что могу сесть в тюрьму, — ответил Генрих.

Дитц позвал меня из дверей своего домика. Сказал, что у него есть бурбон и немного травы. У Лема потихоньку появлялся контингент заказчиков. Домик у Дитца был крохотный и весь провонял Дитцем. Весь пол усыпали книги, обрывки книг и куски шлака. В углу стоял мини-холодильник без двери. Его проем был завешен плакатом хорошо затаренного ледника: банки с соленьями, кувшины с молоком, стейки в упаковке, фрукты. Дитц уселся на пароходный кофр, положив на колени свой котелок. И стал разглаживать его поля. Фонарь освещал его ягодное пятно. Дитц заметил, куда я смотрю.

— Каинова печать, — сказал он. — Я с этой штукой родился.

— Мне нравится.

— Я об этом почти не думаю. Когда был мелким, тогда — да. Девушки, пока не встретил правильную. Но сложно заставить людей смотреть тебе в глаза. Посмотри мне в глаза.

— Смотрю.

— Да, вижу.

— Чего тебе нужно, Дитц?

— Чего мне нужно? Ну и вопрос. Помню, когда я был мелким, предки взяли меня на пляж. Я тогда не говорил. Немой мелкий уебок. Сильно отстал на детском вираже. Но вышло так, что в тот день я увидел кое-что там, в воде. Что-то мне там приглянулось. Настолько, что во мне проснулся язык. Язык впервые вылез из моей детской базы данных — в первый раз за всю мою мелкую несчастную жизнь. И что, ты думаешь, я сказал? Не забывай, я увидел то, что мне приглянулось.

— Чайка, — сказал я. — Море чаек.

— Это было бы круто, Стив. Море чаек. Я бы сейчас заделался долбаным поэтом, так ведь? Нет, я сказал другое. Я сказал: «Хочу лодку». Вот и все, что я сказал. Хочу лодку.

— Ну, ты знал, чего хотел.

— Моя мать была в шоке. Она тогда заплакала, говорит. Она говорит, что плакала.