Объект Стив - [10]
— Папа, пожалуйста.
— Все бумаги уже подписаны, Рэнди. Ты же Рэнди, правда?
Он протянул им покрытую коростой руку. Сын, сидевший ближе всего, взял ее и заплакал.
— Господи боже, — сказал старик. — Я бы многое отдал за крепкого черного сына.
Я сполз с кровати и встал.
— Куда ты собрался?
— Я чувствую запах ползучей пустоты, — сказал я.
— Я знаю, какой запах ты чувствуешь, — ответил мне старик. — Я не виноват. Это все потому, что девушка не пришла. Я нажимал на кнопку, нажимал, но так никого и не дождался.
Хирург Любофкер отловила меня в вестибюле.
— Вы должны позволить мне провести операцию, — сказала она. — Я выбила нам палату и все остальное.
Кадахи ждал меня на обочине. Таксист повез нас через парк.
— Объезжаем, — сказал он. — Парад.
— Какой парад? — спросил я.
— День Домовладельца, — ответил водитель. — Видите вон ту платформу?
По улице катился огромный многоквартирный дом, сделанный из папье-маше. Люди в одинаковых каскетках несли плакаты: «Контроль аренды — контроль сознания».
— Это все из-за маленького человека, — сказал Кадахи.
— Маленького человека? — переспросил водитель.
— Маленького хозяина, — сказал Кадахи.
По телевизору шел старый фильм про гладиаторов-андроидов. Все дело происходило в будущем, конец семидесятых. Кадахи сидел рядом и резал брынзу на кубики.
— Знаешь, — сказал он, — робот — чешское слово. Только не помню, что оно означает. Вот, пришло тут.
Он подтолкнул ко мне по кухонной доске открытый конверт и пожал плечами, когда я попытался стереть с него пятна уксуса.
Дорогой Подписант, данным извещением мы бы хотели уведомить Вас о том, что сумма выплат по Вашему договору о страховании здоровья достигла максимума. Мы хотим поблагодарить Вас за то, что Вы были преданным и очень ценным для нас клиентом.
Искренне Ваша Фрэн Кинкейд
Сотрудник по связи с клиентами
— Вот, — сказал Кадахи, тыча ножом в экран, — сейчас откроется лицевая панель андроида и станет виден жуткий клубок проводов. Это вроде как метафора нашего общества, свихнувшегося на технологиях.
— Страховая компания меня отшила, — сказал я.
— Ну и ладно. У меня вообще нет страховки. Посмотри на меня. Со мной все в порядке.
— Со мной тоже все было в порядке.
— Фрэн Кинкейд, — сказал Кадахи. — Сотрудник по связи с клиентами. Как ты думаешь, чем сейчас занимается старушка Фрэн? Надевает домашние штанишки, может быть, собирается перекусить на скорую руку.
— Что?
— Я почти чувствую этот запах, — сказал Кадахи. — Картошка с чесноком. Мням. Еще один тяжелый день в офисе, и теперь Фрэн расслабляется, потягивая «шабли», и звонит своей сестре, вечной студентке-выпускнице. «Ну что, как дела, сестренка?» — «Да так себе, а ты как, Фрэн?» — «Все как всегда, продолжаю разрушать жизни отбросов, нашей республики». Я прав? Ебать эту Фрэн.
— Кому? — спросил я. — Студентке?
— «Слушай, сестренка, — продолжал Кадахи. Теперь он говорил разными голосами, и рот его кривился. — Тебе нужно найти себе что-нибудь и уже не бросать. Все остальные Кинкейды, мы — работаем». — «Ну и флаг вам в руки, Фрэн, для тебя все так просто, но ты совершенно не врубаешься в мое положение». — «Мама была права насчет тебя, сестренка. Ты не такая красивая, какой себе кажешься, и не такая умная, но ты недостаточно тупа и уродлива, чтобы позаботиться о себе самой. И это очень грустно». — «По крайней мере, я не вышла замуж за этого, как там его». — «По крайней мере, я не трахалась с тренером школьной команды на олимпиаде знаний». — «Пальцем». — «Пальцем, хи-хи». — «Что готовишь, Фрэн?» — «Картошку с чесноком».
— Кадахи, — окликнул я его. — Ау.
— Чего?
— Ты что творишь?
— Понятия не имею. На меня иногда накатывает.
Это были его последние слова. Я вырубился в тот момент, когда андроиды приветствовали Цезаря в транзисторном елизаветинском стиле, и пришел в себя от жуткой вони. Наверное, прекрасное сердце Кадахи разорвалось, когда он бежал в сортир. Штаны сползли на лодыжки. Я никогда не замечал, какие у него тощие и волосатые лодыжки. Вся его мощь и напор — все это поддерживалось двумя хрупкими волосатыми стебельками. Под самой рукой у него лежал нераспечатанный рулон туалетной бумаги. Я перевернул Кадахи и увидел пузырек у него на губах. Этот пузырек, скорее всего, означал, что он еще дышит. Но об этом мне рассказали потом. А я уселся на пол и положил его светлую прекрасную голову себе на колени.
— Какие слова могут выразить всю нашу скорбь по безвременно ушедшему от нас дорогому Кадахи?
Я арендовал по так называемой особой цене залу в подвале «Бюро похоронных услуг Фергюсона». И теперь стоял рядом с кафедрой, украшенной венками и увешанной гирляндами фотографий, которые выпали из папки, найденной под кроватью Кадахи. В основном толкатели ядра плюс несколько выцветших от солнца латвийских невест.
— Он был большим человеком с большим сердцем, — продолжил я. — И у него не было страховки.
Я поискал глазами Фиону — единственного скорбящего в комнате, кроме меня, если не считать Фергюсона. Кто-то еще маячил в тени позади нее — какой-то коренастый человек в авиационных очках. Наверное, он проскользнул сюда, пока я возился с кафедрой. Его влажная рубашка выглядела так, будто ее только что вытащили из раковины, соломенные с проседью волосы выглядывали из-под старомодного котелка. По щеке вниз стекало огромное пятно ягодного цвета. Новый дружок Фионы? Залетный коллега Кадахи? Какой-то придурок, рыдающий у чужого гроба? Фергюсон намекнул, что может нанять плакальщиков. Может, этого уродца нам предоставили за счет заведения.
