Объект - [4]

— Не подходи! Убийца!

— Я никого не убивал! — отозвался Эван.

— Ты убил Стефана, когда в тебя вселился злой дух! — прозвучал ответ, и тут же тяжёлый булыжник ударил Эвана в переносицу.

Сглатывая кровь, Эван побежал к дому, в котором он родился, и в котором уже не ждали его родители…

Так и жил, и рос он — мрачным изгоем, за которым исподтяжка, издали следили — не проявится ли ещё раз дьявольская сущность. Но ничего зловещего Эван не делал, только, разве что, год от года становился более замкнутым.

Никто не общался с Эваном, никто не заглядывал в его душу, а, между тем, многое происходило в его душе. Эвана мучили кошмары. И часто, в час сна, он просыпался в поту, и с глухим стоном на устах. Эван глядел во всегда ясное, лазурное небо со всегда висящими в нём тёмными шарами неведомых миров, и хрипло дышал. Тщетно пытался избавиться от кошмарного виденья, но вновь и вновь видел окровавленное, изуродованное лицо своего друга Стефана. Иногда Эван задумывался — а, может, и правду говорят люди: может, в него, в Эвана, там на тёмной стороне мира вселился злой дух, и он убил своего лучшего друга?

Иногда от этих мыслей, да и от одиночества становилось так тошно, что Эван думал наложить на себя руки. Но всякий раз, в самые мрачные мгновенья, приходилось видение того далёкого мира, с дивной драгоценностью, которая сияла и переливалась необычайными цветами на границе тьмы и света.

Узнать бы, что она такое, и, быть может — она живая; может, с ней удастся поговорить? И был один путь к тем далёким, висящим в небе мирам. Надо было найти летающий предмет, который отскочил тогда на скалы, разобраться с его управлением, и…

Но каждый раз, доходя в мыслях до этого момента, Эван обхватывал руками голову, или сжимал кулаки. Вновь кошмаром являлся погибший друг Стефан, и терзала мысль, что этот предмет, погубивший Стефана, может погубить и его, Эвана…

Так, терзаемый противоречиями, воспоминаниями и неисполненными желаниями, Эван дожил до двадцати трёх лет. Теперь он был высоким, статным юношей с загорелой кожей, и с большими тёмными глазами. Отрастил он небольшую бородку и усы. Ходил чаще всего в тёмной одежде, без каких-либо украшений. Он отселился от родителей, да и от всего своего племени и жил теперь возле Окраинного поля.

За прошедшие годы люди убедились, что Эван безобиден, но его всё равно считали чудаком и сторонились его. Бывало так, что он целыми неделями ни с кем не разговаривал. Просто сидел и смотрел задумчивым, измученным взглядом на ограду, которая тянулась по границе окраинного поля. Часто он порывался уйти туда, но всё никак не решался. И не известно, сколько бы это ещё продолжалось, если бы ни один тяжёлый и даже трагический случай.

Пришло время сна, и Эван расположился на земле, под навесом, который он поставил прямо посреди небольшого и не очень аккуратного огорода. Юноша лежал с закрытыми глазами, в полудрёме, и всё никак не мог заснуть по настоящему…

И вот тогда он услышал шаги. Само по себе это было удивительно. Ведь уже несколько недель никто не приближался ни к его домику, ни к его огороду. Эван быстро, бесшумно перевернулся на живот, и увидел женские босые ноги, которые медленно шли среди грядок. А кому эти ноги принадлежат, Эван из-под навеса увидеть не мог. А если бы он увидел или догадался, то затаился бы, и, кто знает — быть может, остался бы незамеченным.

Но он уже начал вылезать. Хрипловатым, от долгого молчания, голосом говорил:

— Чем могу быть полезен? (всё же, несмотря ни на что, он ещё не забыл о хороших манерах).

Перед ним стояла та, кого Эван меньше всего ожидал увидеть; та, о которой он уже почти забыл, но кого он сразу же узнать — это была мать покойного Стефана.

Десять лет не видел её Эван, и за эти десять лет она сильного изменилась. Некогда цветущая, привлекательная женщина — теперь она была похожа на страшную ведьму. Растрёпанные, седые волосы, впалые щеки, глубокие тёмные полукружья под глазами, а сами глаза… Эти глаза пугали, в них тёмной бездной разлилось безумие. И своими трясущимися руками потянулась ведьма к Эвану, и едва не выцарапала ему глаза.

Юноша отскочил. Она бросилась за ним, он — от неё.

Бешеный, клокочущий хрип разрывался за спиной Эвана:

— Убийца! Отдай моего сына!

Прежде Эван слышал, что после гибели Стефана, мать его стала душевнобольной. Её держали взаперти, в отдельном доме, где она днями и ночами рыдала, звала своего единственного сына. Потом она, вроде бы, успокоилась, и не кричала, не рыдала, а только тихо плакала, да грызла свои ногти. У тех людей, которые следили за ней, несчастная женщина вновь и новь расспрашивала подробности гибели своего сына, и те рассказывали ей то немногое, что им было известно.

И всего уже уверилась безумная мать, что убийцей её сына был Эван. Якобы в Эвана вселились злые духи, и, якобы, Эван способен вернуть Стефана. Несчастная не представляла, как Эван может вернуть давно уже мертвого, но и спрос с неё был невелик…

Тем ни менее, она ещё понимала, что ей надо казаться тихой и смиренной — только в таком виде её выпустят на свободу. Наконец, её выпустили. Вот она потихоньку выведала, где живёт Эван, и пришла к нему.