Обеднённый уран - [22]

И ни разу он своих страшных угроз не исполнил.

Правда, однажды всё же попробовал устроить кросс, возглавил его, но через полкилометра устал и свернул на обочину, мановением руки приказав вести роту сержанту. Мы, конечно, добежали до поворота и спрятались в кустах. Как бы уже скрылись за горизонтом. А минут через тридцать, тяжело дыша, побежали обратно.

Ротный был страшно доволен нашим измученным видом… как ребёнок, честно.

Когда возникали чурбаны, Готов орал на них:

— Да я сам с Кавказа, я черкес, мне на вас насрать!

(Через много лет, случайно просматривая за ужином программу «Время», я увидел следующий сюжет. Полковник Российской армии Готов, герой чеченской кампании, неожиданно нашёл родственников. Оказалось, его ещё маленьким мальчиком украли из ингушского села, от родовой башни, и продали бездетным черкесам. И, что ли, некий престарелый дядя случайно узнал его, как две капли воды похожего на отца…

В жизни такого не бывает.

Показывали, как Готов подошёл к своей древней башне и потрогал её рукой… Класс! Так что, строго говоря, черкесом он не являлся. И тут без анекдота не обошлось.)

Теперь вместо Готова нам прислали лягушку полудохлую, холоднокровную. Из двухсот лицевых мускулов у нового ротного шевелились штуки три, глаза — вареное олово, а словарный запас только в объёме устава гарнизонной и караульной службы плюс скучный, невыразительный мат.

Обидно, но что делать. Надо как-то терпеть, перемогаться. Жить по уставу. Ждать, стиснув зубы.

И бывало вот так.

— Ты что-нибудь слышал?

— Вроде бы…

— Тревога! — снова слабо прокричал дневальный.

— Братцы, тревога!

Я начал расталкивать спящих друзей. Сэмэн, Мара, Кроха, Биба, Лыча — никто из них не слышал дневального. Каждый просыпался с руганью и посылал меня подальше.

— Немец, чего толкаешься!

— Дневальный вроде тревогу орал.

— Кто там на тумбочке-то сегодня?

— Кошкин!

— Ну всё ясно!

Сколько мы ни пытались заставить Кошкина кричать громко, он не мог. Связки слабенькие, да и прослужил пока маловато, всего месяц — не привык ещё. Человек Московской области. Его ремень дважды обвивался вокруг дистрофической талии, прежде чем замкнуться пряжкой.

Ничего, научится ещё орать. Какие его годы.

Сэмэн, парень моего призыва в звании старшины, взревел:

— Дневальный!

Из коридора послышалось робкое шуршанье, топот сапог в нашу сторону, а потом обратно на тумбочку. Кошкин побоялся сойти с неё — не положено — и он тогда, чтобы как-нибудь дать понять, что услышал Сэмэна, опять слабо прогундел:

— Рота, подъём! Тревога!

— Дневальный! — от Сэмэнова рыка теперь в расположении проснулись уже все.

Кошкин наконец решился, выбрал — оставил тумбочку, побежал к нам. Ибо страшен Сэмэн в гневе.

— Я тебя сколько ждать буду?

Тварь мелкая, не выспавшаяся, жалкая — задрожала.

Кошкин старался не смотреть Сэмэну в глаза, как бандер-лог голодному питону.

— Где дежурный? Где второй дневальный?

— Дежурный сказал, сейчас придёт! Дневального забрал с собой! В рембат, к земляку!

— Вот чурбан поганый! Ждать нечего, — подвел итог Сэмэн. — Что ты там орал?

— По «Месилке» передали: тревога, строиться перед штабом!

— Всему полку или только нам?

— Только нам!

Мы переглянулись. Ага, значит, опять уголь разгружать.

Счастье привалило. И обязательно в полпервого поднимут, не дадут выспаться. Хоть бы предупредили заранее!

— Ну что вы лежите? — заорал Сэмэн на «молодых». — Тревога, не слышали?

Действительно, не торопилось молодое пополнение проявить чудеса героизма. Ждали, что скажет Сэм, как будто он командир полка и может отменить разгрузку угля. Вот теперь вскочили, засуетились бестолково, натягивая «хэбэшки»…

Мы тем временем совещались. Уголь разгружать не хотелось никому. Мы уже прошлой ночью разгрузили три вагона. Вкалывали до пяти утра. И нам даже никто не подумал дать отдохнуть — подняли в шесть, погнали, как обычно, в парк, на работы. Ну, там мы немного покемарили кто где. Я ещё даже постираться успел, только не успел высушить. Вон моё «хэбэ» сохнет, развешенное на стуле. Влажное до сих пор. А на улице не май месяц…

— Я не пойду, — сказал Кроха. — У меня пятка стёрта.

— Чего это у тебя пятка стёрта? Два года ходил — не тёрло, а как дело к дому — портянки мотать разучился, что ли? — спросил я.

Кроха любовно погладил свои здоровые круглые пятки и сообщил:

— Чуют. Соскучились по гражданской обувочке. Ждут.

— А я только из рейса, — сказал Мара. — Мне вообще не положено. Я там лопатой кого-нибудь пришибу случайно.

И он решительно повернулся на другой бок.

Лыча слушал-слушал, и тоже говорит:

— А мне на хрена этот уголь? Вы не идёте, а я как дурак попрусь?

— А что скажешь?

— Что-что! Болею я! Температура! И живот болит. Дрищу, как из брандсбойта! И всё!

Я говорю:

— Сэм! Нам-то с тобой что делать?

— Не знаю. Я просто не пойду, а ты как хочешь. Плевал я на всё. Мне скоро домой. Пусть этот уголь грузят те, кого он будет греть зимой! — он показал на «молодых», которые уже оделись и ждали команды.

— Так. Старший — Петров, — распорядился Сэм. — Бегите к штабу и стройтесь. Спросят, где остальные — в нарядах, болеют и работают. Всё, умчались!

Молодые нехотя убежали.

— Ну чего, Немец, — спросил Сэм, — как будешь отмазываться?