Но и в том заслуживает протестантство нашей признательности, что оно раскрывает взору совершенно свободный вид на все стороны христианского мира, так как оно стремится обнять всемирно-христианское и стать выше вероисповедания.
Конечно, эта задача призрачна, ибо христианство и церковь одно; но это заблуждение имеет по крайней мере то доброе последствие – что все подвергается пытанию. Главная же заслуга протестантства в том, что оно обличило всю ложь папства и иезуитизма, и величайшим благом для него – то, что «оно разрушает в западном мире предубеждение против православной церкви, научает познавать ее ближе и, как бы сказать, вводит в нее».
Едва Овербек касается православной восточной церкви, речь его становится поистине восторженною. Ее учение, говорит он, то же самое, что и в то время, когда отделился от нее Рим. «Ее называют умершею, окаменевшею за то, что она не собирала потом никаких вселенских соборов, не предпринимала никакого нового развития и определения догматов, в противоположность Риму, который может выставить целый ряд новых вселенских соборов и развился так мощно. Нет – разрыв, дотоле единой, вселенской церкви причинил православной церкви такую глубокую и вполне праведную скорбь, что она все еще уповает на исцеление и на возвращение кафолического Запада, – тогда как Рим выставляет вперед достойное смеха и жалости зрелище вселенских соборов, исключая из них целую половину кафолического мира! Где же затем истинный христианский способ действий? Гордый Рим скоро утешился после разрыва и продолжает хозяйничать, как будто тело вселенской церкви было всецелостно и здорово. Но что же это такое, что православная церковь сохранила неповрежденно чистым свое учение, несмотря ни на реформацию, ни на расколы? Возможно ли это без особенного Божьего содействия? Что называют в ней римляне жестокосердием – есть верность вере в течение восьми и до десяти веков. Эта верность вере в православной церкви есть истинная загадка. Назовите мне чудо – больше чем воскрешение мертвых! Есть такое чудо, это именно тысячелетнее сохранение в живых чистого неизменного верования. Пусть пораздумают над этим изумительным фактом и приищут ему какое-либо подобие в истории человечества»… Далее Овербек бросает беглый взгляд на те печальные исторические обстоятельства, которые приходилось переживать православной церкви, на те невыгодные условия, в которых она находилась для своего развития… «Восток, – продолжает он, – пал, по неисповедимой воле Провидения в руки варваров (хотя и не без вины папского Запада!), и обратился в духовную пустыню под владычеством полумесяца. Но брошено в него семя церковью православною, которое скоро покроет все поле жатвою и не в дальнем будущем увидит торжество христианства!» «Притязания Рима выжгли клеймо, – возвращаемся опять к предисловию автора, – на великом имени „кафолическая (вселенская) церковь“; он похитил, присвоил его себе, но мы должны вновь восстановить его в прежней чести. Дух православного кафоличества есть вера, любовь, убеждение, свобода, благочестие, движение вперед». «Иди же в мир, мое слово, и благослови его Бог!» – так заканчивает Овербек свое предисловие.
Не нуждается, конечно, ни православная церковь, ни православная Русь в одобрении и в ободрении со стороны Запада; но не может не радоваться церковь, а с нею и Русь, распространению света, торжеству истины, возвращению в ее лоно отпавших, спасению заблуждавшихся.
Затем обратимся уже не к церкви, а к самим себе как членам церковного общества. Усилим же, наконец, наше внимание; вникнем же и уразумеем, что мы стоим теперь пред лицом Запада, томимого, в лице лучших людей своих, духовною жаждою истины, – что Провидение через них напоминает нам о пренебреженных нами дарах, и что мы должны быть готовы к предстоящему нам служению, дабы не явиться недостойными нашего призвания. Испытуем же сами себя.
