Об ораторе - [53]
Поэтому я согласен с тобой, Антоний, и в том, что остроумие часто бывает на пользу речи, и в том, что никакой наукой его не преподашь. И удивляет меня только то, что ты мне столько приписал в этой области, а не отдал и тут пальму первенства Крассу.
(228) — Я бы, конечно, так и сделал, — сказал на это Антоний, — если бы я порой немножко не завидовал[360] в этом Крассу. Когда человек только остроумен и насмешлив, этому еще не приходится завидовать; но вот когда человек, самый из всех привлекательный и тонкий, оказывается еще и самым из всех влиятельным и строгим, как умеет только Красс, то этого я уж никак не могу переносить.
(229) Тут даже сам Красс улыбнулся, а Антоний продолжал:
—Однако же, Юлий, хоть ты и отрицаешь науку остроумия, ты открыл нам кое–что такое, чему, кажется, стоит поучиться. Ты ведь говоришь, что следует считаться с людьми, с предметами и с обстоятельствами, чтобы шутка была не во вред серьезности, и что как раз об этом всегда особенно заботится Красс. Но это значит только то, что не следует пользоваться остротами, когда они не нужны. Ну, а мы спрашиваем, как ими пользоваться, когда они нужны: например, против соперника, особенно если можно задеть его глупость, или против свидетеля глупого, пристрастного или вздорного, когда люди готовы это послушать. (230) Вообще больше внушает доверия то, что мы говорим в ответ на нападки, чем когда сами нападаем: во–первых, ответ требует большей сообразительности, а, во–вторых, ответ для человека более пристоен — он показывает, что кабы нас не задевали, то и мы бы никого не тронули. Так вот и у Красса в его речи все, что ни есть, на наш взгляд, остроумного, сказано лишь в ответ на выпады противника. К тому же Домиций был так важен, так непреклонен, что его возражения явно было гораздо лучше развеять шуткой, чем разбить силой.
57. (231) — Так что же, — воскликнул Сульпиций, — неужели оттого лишь, что Цезарь отдает преимущество в остроумии Крассу, хотя сам занимается им куда усердней, мы не заставим Цезаря рассказать нам все до тонкостей о том, что же такое шутливая речь и откуда она ведется? Тем более, что сам Цезарь признает за метким словом и тонкой насмешкой такую пользу и мощь!
—Но что же мне сказать, — возразил Юлий, — раз я согласен с Антонием, что никакой науки остроумия не существует!
(232) Сульпиций на это ничего не ответил; и тогда начал говорить Красс:
—Кто же говорит, будто есть какая–то наука обо всем, о чем столько рассуждает Антоний? Можно, конечно, как он говорит, примечать все, что бывает полезно для речи; но если бы это могло делать людей красноречивыми, кто же не стал бы красноречивым? Кто не сумел бы, хорошо ли, худо ли, все это заучить? Нет, на мой взгляд, смысл и польза этих правил в другом: не в том, будто наука указывает, какие слова нам говорить, но в том, что мы получаем возможность с чем–то сравнить то, что нам дает природа, учение, упражнение, и тем самым судить, правы мы или неправы. (233) Поэтому, Цезарь, и я тебя тоже прошу: изложи, если ты не возражаешь, все, что ты думаешь об этом искусстве шутки, раз уж вам захотелось, чтобы в таком любознательном обществе и при таком обстоятельном собеседовании никакая другая часть красноречия не оказалась случайно пропущенной.
—Ну, что же, — сказал Цезарь, — коли ты требуешь, Красс, взноса на складчину[361] от сотрапезника, то я не стану уклоняться, чтобы мой отказ не стал поводом для твоего отказа. Правда, меня всегда удивляет бесстыдство тех, кто ломается в театре на глазах у Росция
