Об искусстве. Том 2 (Русское советское искусство) - [151]

Совершенствуя передаточный аппарат, мы должны заботиться о том, чтобы развернулся самый внутренний мир художника. И не может высшее учебное заведение сказать: «Он получит все это в самой жизни, а мы этой задачи чуждаемся и сторонимся», — никак не может. Если мы хотим воспитать художника, мы должны обратить внимание на эту сторону воспитания. У нас в плохом состоянии (внешне) находится архитектурный факультет. Я по этому поводу хочу сказать, что буду, конечно, всевозможным образом отстаивать дальнейшее существование архитектурного факультета при Вхутемасе. Я считаю, что он органически здесь необходим; я думаю, что конечные устремления живописи и скульптуры есть все–таки устремления к превращению себя в элементы архитектуры. Настоящее выражение искусство имеет там, где оно широко организовано. Даже простая выставка ставит определенное требование к архитектуре. Я на архитектуре вообще сейчас не буду останавливаться, так как это чрезвычайно специальный и ?очень сложный предмет; но, найдя в представленном мне материале опасения относительно возможности уничтожения этого факультета, я говорю категорически, что он встретит во мне решительного союзника. Я считаю, что нужно восстановить его как органическую часть Вхутемаса и что без этого Вхутемас окажется поврежденным.

(«Основы художественного образования*, стенограмма выступления на совещании по методике художественного преподавания. Первоначально опубликована в журнале «Музыкальное образование», 1926, № 1—2. Перепечатано в кн.: Луначарский А. Вопросы социологии музыки. М., 1927; Его же. В мире музыки. М., «Сов. композитор», 1958)

Приложение 9 (к статье «Советское государство и искусство»)

Из 1 речи А. В. Луначарского в записи В. Перельмана

Я должен извиниться, что срочные дела не позволяют мне до конца остаться на заседании и ознакомиться с интересующим меня годичным отчетом деятельности Ассоциации художников революционной России и участвовать до конца в чествовании народного художника республики Н. А. Касаткина, которое представляет собой явление естественного признания перед республикой заслуг Николая Алексеевича со стороны ВЦИК, присудившего ему звание народного художника республики, только пока одному ему.

Я хочу здесь коснуться сегодня темы, особенно близкой мне: искусство и рабочий класс. <…> Заинтересованность рабоче–крестьянского государства в искусстве несомненна. Значение искусства рабочим классом никогда не отрицалось. Но тяжелое положение республики, война, разруха не позволили уделять ему должного внимания.

Я буду говорить сегодня главным образом о живописи как об искусстве художественно–промышленном и как искусстве агитационном. На мой взгляд, художественная промышленность является также агитационным искусством в самом широком смысле слова. Конечная цель художественной промышленности — это организация вещей, элементов быта, а это значит — помочь человеку сделаться полным хозяином земли, широко развернуть заложенные в человеке и свойственные ему способности и стремление к счастью, подчинив ему вещи, материю. Социалистическое государство не может относиться равнодушно к этой задаче, как к той части экономики, которая направлена к просвещению масс, наряду с удовлетворением их насущных потребностей. Мы только сейчас начинаем осматриваться и теоретически м практически. В этом отношении Академии художественных наук удалось несколько продвинуть вперед основные задачи художественной промышленности. Но увлечение художественной промышленностью должно иметь границы. Некоторые теоретики спрашивают себя: неужели художник должен перестать писать картины? Художник должен будет тогда утонуть в художественной промышленности, в делании вещей. Но спросим себя сейчас же: агитплакат есть ли вещь? А как быть с маршем, с песней? Вещи ли это? Когда мы смотрим на окружающие нас здесь груды книг, — разве все это, имея малую непосредственную ценность как вещь, не нужно человечеству в высочайшей мере? Безусловно нужно, ибо книга организует жизнь не меньше, чем совокупность самых дорогих машин, она заражает, видоизменяет, объединяет людей.

<…> Каждое произведение искусства производит известное впечатление и организует известный момент моей жизни. Но, конечно, это может быть невысокого качества вкусовым ощущением, гурманством. И этого мало. Произведение искусства, в котором разрешены лишь чисто формальные задачи, является только этюдом <…> Художник, конечно, вправе разрешать чисто формальные задачи, но чистые формалисты–художники являются узкой замкнутой группой, не думающей о пересоздании жизни, а способной заниматься только созерцанием ее. Это есть аристократическое, пресытившееся всем искусство, искусство буржуазии, хотя проповедь такого рода искусства может захватить на известный момент и часть наших молодых сил.

Защитники чистого искусства с бешенством нападают на защитников социального искусства, от которого идут силовые линии. Но оно есть — или несомненно придет, причем основной вопрос в том: кому будет оно служить. <…> Художник не может остаться равнодушным к происходящему во всем мире социальному перевороту, не может остаться равнодушным к русской резолюции. Какой здесь размах, какое величие эмоций, какая возможность реорганизации людей воздействием на них искусства, воздействия его на эмоциональные, волевые центры людей. Вот какое искусство я называю агитационным. И я хотел бы видеть новых художников, пришедших из рабочего класса или пришедших к нему, взявших на себя эту задачу воздействия на общество. Такой художник должен быть реалистом. Искусство черпает язык из недр действительности.