Об Аркадии Стругацком - [2]

В свое время как-то у нас с ним был разговор о том, вообще, как относится читатель к фантастике. Мне посчастливилось, совершенно случайно, набрести на один образ, который Аркадию Натановичу очень понравился. Мы тогда сидели, и я ему рассказал историю, как мы с моей первой женой, были мы тогда студентами четвертого курса, — это шестьдесят четвертый — шестьдесят пятый годы, мы, после того, как покатались на речном трамвайчике, пошли, я ее повел шиковать на все свои двадцать пять рублей — в «Гранд Отель», еще существовавший. Так вот, мы пошли в «Гранд Отель», шикарный зал, с женским оркестром, причем она пришла в тапочках, я был в нормальной студенческой грязной… и нас совершенно спокойно пустили. Это было днем, мы пришли туда пообедать, взяли не комплексный обед, причем денег нам хватило, даже с бутылкой сухого вина. Принесли, как обычно, классическую солянку, из которой я мгновенно повыуживал все маслины и тут же отдал своей пассии, чем, с моей точки зрения, заработал еще несколько очков в ее глазах, не признавшись в этот момент, что я их терпеть не могу. Для меня понятие «соленый фрукт» — тогда я еще не знал это слово, потом мне тот же самый Аркадий Натанович объяснил, что такое катахреза, и вот для меня это — катахреза. И я знаю, что людей, равнодушных к маслинам — «есть — есть, нет — нет», — не существует. Люди делятся по отношению к маслинам на две диаметрально противоположные категории, как в «Приключении Гулливера» те, которые разбивают яйцо с острого конца или с тупого конца, есть люди, которые их обожают, и есть люди, которые их ненавидят. Середины нет. И вот я тогда сказал, что мое впечатление, что по отношению как раз к фантастике, наверно, читающий человек делится приблизительно так же, как по отношению к маслинам.

Ему очень понравилось это. Надо сказать, вообще, что люди, которые знали Аркадия Натановича, знают, кроме того, что это был блестящий мужик, бонвиван, почти энциклопедически эрудированный человек, в тех областях, которые его интересовали. В этом отношении он был как Холмс, который, например, ненужными вещами свой «чердак» не загромождал. Были вещи, которые его мало интересовали. В частности, как ни странно, он был в этом плане безумно благодатный, как больной. Психологически это был абсолютно дисциплинированный человек, который от контакта с врачом ждал одно: он не ждал ни медицинского образования, как основная масса — «расскажи мне, что со мной?» — он говорил: «Меня это не интересует, я в этом ничего не понимаю, я себя плохо чувствую, я тебе доверяю, меня интересует мое хорошее самочувствие». Все.

— Как сказал Мольер, больному не становится легче, если он знает, как его болезнь называется по-латыни…

Правильно. В этом отношении он был полный последователь Мольера. Некоторые вещи его не интересовали, их он не знал. Он, конечно, был энциклопедичен, мы знаем его как эрудированного человека, как человека с абсолютным вкусом, как человека с абсолютным литературным… ведь он же обладал врожденной абсолютной грамотностью, почему в этом тандеме — Аркадий Натанович-Борис Натанович — за машинкой во время работы всегда сидел Аркадий Натанович. Не потому что Аркадий Натанович испытывал от этого гораздо большее удовольствие, чем Борис Натанович, и отпихивал его локтями от клавиатуры. Аркадий Натанович обладал абсолютной врожденной грамотностью. Ему в принципе не нужен был ни корректор, ни редактор русского языка.

Писатель, японист, критик… ведь он же был блестящий педагог… Приверженность Стругацкого-старшего к четким, исчерпывающим, до конца понятным формулировкам была одной, по-моему, из его совершенно имманентных черт. Кстати, вот когда он работал, мне два раза посчастливилось сидеть с ним над моими рукописями. В основном он требовал одного: чтобы описываемая сцена, эпизод, были предельно ясны, были видны. Вопросов «кто говорит?», «что говорит?» «где стоит?», «почему он вышел из угла?», «а когда он у тебя в этот угол попал?» была масса. Когда пишешь, вообще занят своими идеями, мыслями, которые кажутся тебе уникальными, интересными и так далее, и вроде бы на эти мелочи внимания на обращаешь. И он всегда говорил, что без этого настоящей, хорошей литературы не бывает. Читателя нельзя ставить в положение, когда он о чем-то должен догадываться. И, наверное, поэтому безумно трудно переводить их произведения на визуальный ряд.

— Во всяком случае, должен быть режиссер талантом не ниже… А как только режиссер талантом, так сказать, сравним, то получается…

Получается «Сталкер». О «Сталкере» Аркадий Натанович неоднократно говорил: «Это вещь Тарковского». Лично я сам слышал в «Доме кино», когда на одном из семинарских просмотров присутствовал Аркадий Натанович, был задан вопрос: почему вещь называется «Пикник на обочине», когда она так отличается от повести. На это Аркадий Натанович сказал: «Это произведение не наше. Это произведение Тарковского. Я его принимаю, я не считаю его испорченными Стругацкими, как вы, может быть, думаете, это просто другое произведение». Дело, наверное, даже не в гениальности режиссера, а как раз в этой предельной сценографичности их произведений. Как только вы прочитываете, у вас возникает абсолютно собственное видение всего, вплоть до портретов. Ричард Нунан у вас один, Арата Горбатый у вас другой, Вечеровский у вас третий…