Оазис - [7]

На тринадцатый день после своего ухода к каравану снова присоединился Рамин. Точнее, он появился ночью и уже ранним утром продолжил путь со всеми. Никто не задал ему никаких вопросов, как и обещал Верей, да и был он всегда неотлучным спутником хозяина, а расспрашивать слугу в присутствии его господина было бы верхом неприличия.

Старик же слушал пески и думал о том, что люди со всей своей любовью и ненавистью, правдивостью и лживостью, верностью и предательством всё же мало отличаются от песчинок в этой пустыне. Как суета жизни заставляет двигаться людей, так и пустынный ветер увлекает песчинки. Затем часть залегает глубоко в барханы и на века остаётся без движения, чтобы когда-нибудь ветер вынес их из толщи времён, понуждая нестись куда-то в бессмысленном потоке, который затихает лишь на время невообразимого безветренного зноя… Воспоминания о его прежней жизни давно поблёкли, и вера в то, что она когда-то существовала, уже тоже была непрочной, но появилась вера в то, что будет что-то ещё несравненно лучшее, чем было в последние, проведённые в пустыне, годы.

– К вечеру мы будем в Ирее, а завтра к полудню достигнем Тирима, – поравнявшись со стариком, сказал Верей. – Скажи, где находится твой дом, Рамин доставит тебя туда. Или я сам по возможности сделаю это.

Старик ответил и сразу замолчал.

– Ты как будто не рад своему возвращению? – удивлённо спросил Верей.

– Скажи, почему ты взял меня? – вместо ответа спросил старик.

– Что тут удивительного? Ты хорошо заплатил, и я помог тебе.

– Миска была пустой, верно?

Пришла очередь смолкнуть Верея. Старик продолжил:

– Мне сказали об этом пески. Когда долго разговариваешь с ними, начинаешь понимать их язык и узнавать правду. Вот уже тридцатый день они твердят мне о моём малодушии. Они не хотят меня отпускать. Конечно, трудно расставаться с тем, кто так тебя понимает. То, что произошло, сразило меня. Я так и не понял, почему со мной так поступили. Неужели жадность дороже вечности? Но я ослабел от ожидания и просто пожалел себя, а ты? Почему ты взял меня?

Верей ответил после небольшого молчания:

– Мир песка суров. Он не терпит слёз и быстро осушает их горячим солнцем, засыпает сердца, часто делая людей ленивыми на чувства. Я часть этого мира – как и ты, старик. Если мы видим перед собою несчастного, то говорим: «Значит, так было угодно Господу, на то была Его рука». Но всё, что происходит на земле: и угодное, и неугодное Богу, – творится руками человеческими. Как узнать, когда ему понадобится моя рука? Мне кажется, что, творя добро, твои руки всегда лежат в руках Господа. Как быть со злом и с теми, кого Он хочет покарать, я ещё не разобрался. Но мне кажется, я на верном пути. И потом, есть другой мир, где у меня растут дети. Может, и им Господь подаст чью-то крепкую руку, чтобы вытащить из бездны. Я не имел возможности помочь тебе ранее, но дал надежду на возвращение в этот мир и не мог её разрушить. Были в миске деньги или нет – это уже ничего не решало. Так было угодно Господу, на то была Его рука.

6.

Вечером того же дня Верей заканчивал свой рассказ. Да это был и не его рассказ, а рассказ старика. Но тот сидел молча, ибо не мог говорить. Огромный ком стоял у него в горле с того момента, как они вошли в дом, где хозяином уже был его повзрослевший сын, сидящий теперь рядом и бережно обнимавший его – своего заблудшего отца, которого он давно уже мысленно похоронил, как и его мать, пристально вглядывающаяся в этого совершенно незнакомого ей старика, пытавшаяся уловить в нём родные, знакомые черты и пока не находившая их.

Верей поднялся, давая понять, что собирается прощаться, но старик, непонятно как уловив его движение, неловко, но быстро ухватил его за руку.

– Подожди, – дар речи вернулся к нему, но голос был тихим и хриплым, – что будет дальше?

– Не знаю, – ответил тот улыбнувшись, – наверное, что-то ещё.

Осторожно освободив руку, он коротко попрощался и вышел, ещё раз отказавшись остаться на ночлег.

Стояла ночь, но переполненная нежным светом луна радостно разливала его миру, как воду истомлённому зноем страннику. Верей шёл, и на лице его сияла улыбка.

***

Эта же полная, горящая дорогим перламутром луна не давала уснуть и новому обитателю оазиса, хранителю священной в пустыне воды из небольшого колодца у жилища из нескольких камней, песка и ветра. Освещая пустыню ровным синим светом, она делала её похожей на море, покрытое неподвижными молчаливыми волнами, и не давала ему покоя. Он сидел на песке, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, и напряжённо вглядывался в даль. Огромный рубец, пересекавший его лицо, уродливо вздулся.

Море оставалось пустынным.