О Жизни Преизбыточествующей - [53]

Это причастие Таинства уже с древиейших времен воспринимается как – источник, питающий новую духовную жизнь, как путь к нравственному преображению [215]. Древнейшие анафорические молитвы просят об «освящении и исполнении Духом Святыни» [216], О «приложении веры»(Προσθήκη ττστεως) [217], об «усилении всякой добродетели», как следствии причастия Таинства [218]. Мы воспринимаем Христа внутрь себя, внутрь груди своей (σωτηρα ενστερνίσασθαί), «чтобы исправить страсти плоти нашей», пишет Климент Александрийский. «С верою причащающиеся» Евхаристии «освящаются душой и телом» [219]. С чрезвычайной силой вылилось моление об этом двояком воздействии Евхаристии — физическом и духовном, т. е. о просветлении телесного естества и о нравственном преображении человека, напр., в одной уже более поздней молитве Православной Церкви (Симона Метафраста, 10–го в., — третья из благодарственных молитв, читаемых по Причащении): «Давый пищу мне плоть Твою волею, огнь сый и опаляяй недостойныя, да не опалиши мене, Содтелю мой; паче же пройди во уды моя, во вся составы, во утробу, в сердце; попали тер>ние всех моих прегрешений. Душу очисти, освяти помышления. Составы утверди с костьми вкупе. Чувств просвети простую пятурицу. Всего мя спригвозди страху Твоему. Присно покрый, соблюди же и сохрани мя от всякого дела и слова дунгетленнаго. Очисти и омый, и украси мя, удобри, вразуми и просвети мя. Покажи мя Твое селение единого Духа и не ктому селение греха. Да яко Твоего дому входом причащения, яко огня меня бежит всяк злодей, всяка страсть» …

Мы видим: начинается новая духовная жизнь, питаемая приятием Господа в Евхаристических Дарах Его, а вместе с тем и тело просветляется, одухотворяется и принимает в себя семя вечной жизни.

Но значение Евхаристии в глазах уже древней Церкви далеко вырастает за пределы воздействия на отдельного человека: ее значение космическое, т. к. в ней предстоит перед нами Голгофская жертва. Здесь, по Игнатию Антиохийскому, примиряется Земное с Небесным: ονδέν εστιν αμεινον εϊρηνης, εν rj πας πόλεμος катару εϊταί Ιπονρανίων και επίγειων [220]. Для Иринея Лионского дары Евхаристии — хлеб и вино, приносимые Богу и преображающиеся в плоть и кровь Христову, суть представители всей видимой природы, начатки от творения: «Мы приносим Богу то, что является Его собственностью, провозглашая согласно сему общение и единение между плотью и духом». Ибо «хлеб земной, над которым совершено призывание Бога, уже не есть простой хлеб, а Евхаристия, составленная из двух элементов — Земного и Небесного» [221]. Через освящение хлеба и вина, начатков видимой природы, в Тело и Кровь Господа, освящается в потенции вся видимая природа. Недаром, Он «чашу, взятую от творения, признал Своею кровью … а хлеб, взятый от творения, Он ненарушимо объявил Телом Своим» (то απο της κτίσεως ποτηριον αίμα ϊΒιον ώμ,ολογησεν και τον από της κτίσεως άρτον ίδιον σώμα ΰιεβεβακόσατο) ибо «лоза, посажбнная в землю, принесла плод во время свое, и зерно пшеничное, брошенное в землю и разложившееся на части, было умножено и воскрешено всеохватывающим Духом Божиим, а потом они, по премудрости Божией, попав в пользование человеку и восприняв слово Вожие, стали Евхаристией, т. е. Телом и Кровью Христа. Точно так же — мы уже видели — и наши тела, которые питались той же Евхаристией, пролежавши в земле и разложившись, восстанут в свое время, ибо Логос Божий им дарует воскресение во славу Бога Отца»  [222]. Поэтому, заключает Ириней, «наше учение (о том, что материя сама по себе не дурна, и что плоть воскреснет) согласуется с Евхаристией, и Евхаристия подкрепляет наше учение»  [223]. И для Ефрема Сирина в установлении Евхаристии дана реабилитация материи: Господь хотел чрез преломление хлеба показать, «что не нечистое Тело воспринял Он на Себя»…[224].

Сходные настроения — просветление твари в связи с таинством Евхаристии — просвечивают и в чинах древних литургий. Уже древний ритуал субботнего богослужения еврейской синагоги был полон восхвалений Господа за сотворение мира, переходивших потом в благодарение Его за Его благодеяния к избранному народу. Евхаристические молитвы христианских литургий внешним построением своим теснейшим образом связаны с этими молитвами древней синагоги [225]: и они начинают с прославления творческой деятельности Божией и, с изображения Его водительства родом человеческим в Ветхом Завете. Но они центрируют затем в основоположном факте всей истории мира — в воплощении, жизненном пути, страданиях, крестной смерти и воскресении Сына Божия и установлении Им «в ту ночь, когда Он предан был», Таинства Евхаристии. «Религиозно проясненному взору», пишет проникновенный исследователь литургической жизни древнего Христианства Odo Casel, «все земное и временное представлялось теперь в другом свете. Творение получало новый смысл, с тех пор как оно получило цель и центр во Христе» … [226]. Поэтому, эти упоминания и прославления творения Богом мира в евхаристических молитвах не есть только внешнее унаследование традиционных форм культа, но вырастают органическим путем, силою внутренней необходимости из настроения и всего миросозерцания первого Христианства, из всего его нового восприятия истории мира, как процесса избавления, освящения и возвращения твари к Богу. Здесь нашла себе выражение глубочайшая потребность ранней ЦерЮви благодарить Бога за все дела Его по отношению к твари, увенчанные теперь и завершенные в «полноту времен» пришествием в мир и воплощением Сына. Теперь мы понимаем, почему значительная часть уже древнейших евхаристических молитв Христианства столь видное место уделяет упоминанию творения Божия: ибо все, и это самое творение, получает новый одухотворенный смысл и ценность с того центрального пункта, с того средоточия мировой жизни и развития, в котором — «во Христе» — ощущают себя верные.