О Жизни Преизбыточествующей - [43]

Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?», — эти слова выражают тот подъем ликования и радости, те повышенные чаяния, связанные с верою в воскресение Иисуса, в которых жило и которыми жило, росло, крепло и побеждало мир раннее христианство. Ибо, здесь, повторяю, — его основная стихия, из этой веры родилась первая проповедь, древнейшие чаяния первой общины без этой веры в воскресение Иисуса и в победу Жизни не было бы и самой этой общины, не было бы и самого христианства.

И это остается основной стихией, двигающей силой и в последующие века. Радостью воскресения, уверенностью в Вечной Жизни дышут надписи катакомб: «Ты живешь, живи в мире, в славе Господа нашего» — ζψ, ζήσψ vivas in расе, in gloria Dei et in pace Domini nostri. Удел отошедшего есть «удел жизни» («ότψ ζωψ δρο»), он перейдет «к Богу живому» «τον ζωντα θεόν» [118]. Та же вера, тот же порыв вдохновляет и мучеников христианства. «Его ищу за нас умершего, Его желаю за нас воскресшего», пишет Игнатий Антиохийский [119]. Для Перпетуи, Фелицитаты и пострадавших с ними день казни есть день радостный, «день рождения их в вечную жизнь»  [120] «Благодарю Тебя», так молится на костре старец Поликарп, «за то, что Ты удостоил меня в сей день и час приобщиться в числе свидетелей Твоих, к чаше Христа Твоего, для воскресения в вечную жизнь, душою и телом в нетлении Духа Святого» … [121]

Вообще, древние молитвы христианской общины полны благодарения за вечную жизнь, дарованную в Сыне Божием. «Ты даровал нам духовную пищу и питие и жизнь вечную чрез Отрока (Сына) Твоего», говорится в евхаристической молитве «Учения 12 Апостолов»  [122].

И теми же тонами — радости об открывшейся Вечной Жизни дышут и древние «Оды Соломона» (Сборник христианских гймнов, должно быть, начала 2–го века). Следующие слова влагаются там в уста воскресшего Сына Божия:

«Меня взыскали те, которые возложили на Меня надежду свою, ибо Я живу.

И Я восстал, и Я с ними и говорю чрез их уста…

Я не погиб, хотя и предполагали это обо Мне.

Ад узрел Меня и был милосерд.

И Смерть отпустила Меня и многих вместе со Мною.

Оцтем и желчью стал Я для нее (для смерти), и Я спустился с нею в самую глубину Ада.

Ноги и главу их (ада и смерти) Я лишил силы, ибо они не могли вынести вида лица Моего.

И Я устроил собрание живых среди мертвых ее (смерти) и говорил с ними живыми устами…

И Я услышал голос их, и надписал имя Мое на главе их.

Ибо они — мужи свободные, и Мне принадлежат они. Аллилуия»  [123].

Ибо с восстанием Его, с победой Его над смертью неразрывно и в «Одах», как и у Павла и во всей проповеди раннего христианства, связано обетование вечной жизни и воскресения для верующих во имя Его. «Избавление утвердилось чрез Него, и избыток Его есть вечная жизнь  [124]. «Я облекся в нетление чрез имя Его», говорит верующий, «и совлек бренность чрез Его милосердие»  [125]. «Я пил и упился от воды живой и бессмертной… И Господь обновил меня одеянием Своим и взял меня во владение во свете Своем» … [126] Верующие «спасены чрез воду живую, что пребывает во веки»  [127]. Мы находимся здесь в атмосфере Иоанновских переживаний, здесь веет дух IV–гo Евангелия и «Откровения Иоанна».

Этот подъем вылился в определенное миросозерцание. Миросозерцание это уже целиком дано в проповеди раннего христианства, свое теоретическое завершение и свое дальнейшее религиозное закрепление получает оно в последующей жизни Церкви — в учении отцов и в культе.

Характерен уже для раннего христианства религиозный реализм: воплощение, страдание и воскресение Богочеловека — не фикция, не кажущаяся видимость, как учили докеты и другие гностики, а реальность. А если так, то и плоть, в которую облекся и в которой воскрес Сын Божий, не отвергается, и она причастна жизни, она восприняла в себя семя бессмертия. «Христос воскрес, первенец из умерших. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут» [128]. Отсюда реабилитация материи и плоти: тело не «гробница» (платоновское σήμα), не «темница» души, а «храм живущего в вас Духа Святого» [129]; отсюда горячие чаяния «усыновления, искупления тела нашего»  [130]^; отсюда вера в воскресение тела, пламенная проповедь этого учения, столь парадоксального и соблазнительного в глазах мудрости античного мира (Вспомним впечатление, произведенное речью Павла на Ареопаге: «услышавши о воскресении мертвых, одни стали смеяться, другие же сказали: послушаем тебя об этом в другой раз» [131]).

Поэтому, так усиленно подчеркивают это учение христианские апологеты, даже те, что находятся под сильнейшим воздействием популярной философии своего времени, и что пытаются христианский религиозный опыт влить в чуждые и тесные ему рамки этой философии, отчасти при этом обесцвечивая религиозное богатство христианства. Но от этого воскресения плоти они не могут отказаться, как оно ни идет в разрез с философской модой, с философским «хорошим тоном», с предрассудками однобокого платоновского спиритуализма: ибо это воскресение полного человека было основным, центральным нервом религиозных упований христианства, и упования эти были неразрывнейшим образом связаны с восстанием во плоти Учителя и Господа