О женщине моей - [10]

Не растраченные в пошло проходных похотливых изменах, в междоусобных и во все времена больно ранящих ругалищах-бранях, когда идут в дело самые подлые приемы, предупреждения, слова-выражения, угрозы и даже физические действия...

Ведь не было же у нас подобных типических супружеских подвигов, которыми можно было побахвалиться перед приятелями и друзьями нашими общими и личными. Обошлись вот как-то без трагических фарсовых опытов, которыми так изобильно богата повседневная супружеская жизнь... в кинофильмах, в художественной прозе.

И, видимо, для некоторых наших приятелей (моя ненаглядная как-то бесхитростно поведала мне об откровениях одной ее давней подружки, ее приятельницы глубокое и простодушное недоумение такой одно-постельной прозой...) наша с Милкой добропорядочная жизнь представляется такой скукой, таким невежественным, нецивилизованным прозябанием, такой бездарной нехудожественной беллетристикой, что о подобных супружеских отношениях вслух неудобно говорить в порядочном, приличном обществе, потому как за идиотов полноценных посчитают, за еретиков старо-обрядных.

Короче, - за малодружественных иноверцев...

И я, такой вот недоделанный еретик, лежу и горько вопрошаю у примлелой души своей: почему же так не интересно, не захватывающе, до обидности однотонно и буднично устроена моя супружеская вполне устроенная жизнь?

Жизнь типичная, стандартная, как и сама мебель в нашей типовой двухкомнатной квартире, впрочем, как и сама эта многоэтажная коробка из железобетонных панелей улучшенной планировки.

Дом-пенал, воздвигнутый на месте разоренного, порушенного вишневого сада. Железобетонный короб, воздвигнутый еще советским районным зодчим прямо посередине сшибающихся столичных децибелов. По одну стороны полноводная справная река - Ярославское шоссе - этак метрах в двухстах, и недалече же (а на слух, как бы под боком) сортировочные грузовые горки станции "Лосиноостровская" - Лосинка, с буцканьем, скрежетом, всесуточ-ной громкоговорящей связью: с перебранкой, заигрыванием, деловым трепом...

И сейчас я отоспавшимся медведем лежу и машинально сортирую привычные, почти уже родные, заоконные звуки. Причем даже взрыв-звон-лацканье в дружеском прикосновении буферов и автоматических сцепок не затрагивают включенную нервную систему мою...

Систему столичного жителя, натренированную к пошлым визгливым станционным звукам, к несмолкающему бодрящему шороху-гулу шоссе. Но странным же образом беззащитную к иным живым звукам, которые тоже родные, привычные, близкие, но так всегда больно и непреходяще долгоранящие мою такую нежную и уязвимую для такого здоровенного индивидуума нервную конструкцию...

Вероятно, отзвуки матушкиного малосурового воспитания сказываются.

Но, чу! - я вновь слышу божественные грудные звуки голоса моей ненаглядной откуда-то из кухни или из ванной комнаты:

- Кажется, еще, когда договорились! Что ты все лежишь, как медведь! Ведь опять, опять будешь торопиться, опять будешь читать мне свои диктанты занудные: почему да почему не разбудила? Опять тебе придется объясняться перед шефом... И опять я буду виновата, а?! А, ты не спишь, надеюсь, Генка?!

Разумеется, я не сразу подал ответный сигнал. Неужели эта женщина думает, что после ее трагического монолога можно вновь отдаться славным чудесным утренним сновидениям? Если она так думает!..

Выходит, по ее мнению, я законченный бесчувственный подлец! Какой-нибудь мужлан, для которого любимая жена существует лишь для любовных утех, так да?!

Нет же, моя дорогая, ты, оказывается, своего Геночку, отвратительно плохо знаешь! И не желаешь понимать, что заводишь эту вековечную пошлую пластинку насчет моих справедливых упреков, которые нетактично и двусмысленно обзываешь...

Я же прекрасно помню твое недавнее дерзкое замечание:

"Твои занудные диктанты опротивели. Если они тебе так дороги почитай их своей мамочке. И прошу тебя, уволь меня от своего правильного занудства! Я сплю, а ужин сам подогреешь, не умрешь", - и это в ответ на мою ласковую просьбу, из которой явствовало...

- Ты что, издеваешься? Оглох, что ли?! - нечаянно вызывающе появилась моя ненаглядная в дверях нашей комнаты. - Ты что, специально, что ли молчишь. Генка, мы ведь договорились: Ярика будишь сегодня ты, кормишь его, каша еще горячая, а ты нахально молчишь... Ладненько, пусть я опоздаю, пускай мне влетит... Я провожу сына в школу, а ты можешь продолжать лежать и молчать, сколько твоей душе угодно. Лежи, лежи, мое солнышко, лежи!

Когда подобным зловещим тоном моя ненаглядная сравнивает меня со светилом, которое в эти мелодраматические минуты наверняка уже трогает своими холодными предвесенними лучами углы нашей уютной кухни, в которой, оказывается, дожидается Ярку (и меня, разумеется) свежайшая манная сливочная, а, возможно, гречишная...

Интересно, интересно, сударыня, оказывается мое интеллигентное ненавязчивое молчание, есть беспардонное нахальничание?!

И вообще, к чему этот жутчайший тон? Солнышко... Какое, к чертям - я солнышко?!

Я, который добываю деньги, не считаясь ни со временем, ни с настроением, ни со здоровьем, наконец... Я обязан выслушивать про "солнышки"!